"Александр Соболь, Валерий Шпаков. Все цвета радуги (Оракул вселенной # 3)" - читать интересную книгу автора

в вазу. Затем отошла назад и критически оглядела каюту.
- Вот, теперь более или менее... Если по мне, то здесь помереть с тоски и
скуки можно было. Не исключено, что Александр и общаться не пожелал в
такой обстановке. Шутка, конечно, но в каждой шутке...
Зоров вдруг шевельнулся - чуть-чуть, но движение заметили все и замерли в
ожидании.
- Саша, - вдруг произнесла своим волнительным голосом Ольга
Уинсток-Добровольская, - Саша, вы слышите меня? Вы не можете отвечать или
не хотите? Вы помните меня? В последнюю нашу встречу вы внушили всем нам
так много оптимизма! На что нам теперь надеяться, Саша?!
Тело Зорова внезапно легко, будто невесомое, взмыло в воздух и приняло
позу сидящего человека.
Единый судорожный вздох вырвался из уст окруживших кровать людей, но более
они никак не прореагировали на происходящее, оцепенев.
Лицо Зорова болезненно сморщилось, веки дрогнули... и глаза открылись. Еще
один вздох прошелестел по каюте. Все находившиеся в комнате в той или иной
степени знали Зорова до отлета на Планету Карнавалов и уж, конечно же,
помнили его глаза - светло-серые, порой с неожиданной просинью, тогда уже
поражавшие едва ли не физически ощущаемой глубиной, но...
Сейчас на них в упор взглянули провалы в аспидный мрак бесконечности, в
неизмеримые глубины неведомых темных пространств, в астральную бездну
Запределья...
И шевельнувшиеся губы родили звук - не мыслеречь, а нормальную звуковую:
- Очень... больно. Боль... везде. То, что я меняюсь, только усиливает ее.
Если бы я остался... обычным человеком, то давно уже умер от болевого
шока... Людям... не вынести такого. Поэтому... повторяю свою просьбу:
оставьте меня в покое. Пока. Возможно... возможно, мне станет легче... и я
смогу контролировать боль. Хотя бы... контролировать, поскольку избавиться
от нее... невозможно. Тогда я смогу... разговаривать с вами или как-то
по-другому... общаться. Я уже очень многое могу, а смогу, вероятно, еще
больше. И буду помогать вам, и охранять вас и никогда, никогда ни один
человек не погибнет больше... по-глупому.
- Но почему вы ощущаете такую сильную боль, Александр, и неужели вам
никак нельзя помочь, облегчить ваши страдания? - Вопрос сорвался с губ
Бьерна Ларсена, и он даже вперед подался, ожидая ответа.
- Как... как вы не понимаете?.. Ольга, вы должны понять, объяснить им...
Или нет - я сейчас приоткроюсь... чуть-чуть... выпущу тысячную или даже
миллионную часть боли... и вы не будете больше... задавать глупых вопросов.
Будто сдвоенная черная молния сорвалась с глаз Зорова, и всех
присутствующих окатила, испепеляя души и разрывая сердца, волна такой
БОЛИ... все вокруг почернело... время застыло, спрессованное в пепел...
Кончилось все так же внезапно, как и началось. Только стонали тягучим
послезвучием расстроенные струны душ, которых раскаленным смычком
коснулось чужое страдание такой немыслимой силы и остроты.
Зоров лежал в прежней позе, отвернувшись к стене.
Де Виньон, Чалмерс, Ларсен, Шароши, Эйфио, Троекуров и Ли Фунг тихонько
вышли из каюты. Последней покинула ее Ольга Уинсток-Добровольская,
задержавшись на пороге и долгим взглядом прощаясь с Зоровым. В ее глазах
стояли слезы.
- Я догадывалась, какого рода боль терзает Зорова, - тихо произнесла