"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

Я расстелил на доске полотенце и выставил на него полученные перед
этапом дары с воли - ветчину, сыр, сладкие сухари. Я знал, что это последняя
вкусная еда в моей жизни, десять лет тюремного заключения не поездка в дом
отдыха. Отныне будут заботиться не о процветании моем, а, может, только о
том, чтобы я не зажился на свете.
- Ешьте, - сказал я соседу.
Мы запивали еду холодным кипятком. И вдруг кусок стал у меня комом
что-то зловещее надвинулось из-за спины. Я испуганно обернулся. Все тот же
осипший уголовник, раз уже обративший на меня внимание, стоял у наших нар,
широко расставив ноги и засунув руки в прорези брюк, где нормально
полагалось быть карманам.
- Жуешь? - осведомился он мрачно.
- Жую, - признался я, оробев от неожиданности.
- Не вижу заботы о живом человеке, - заметил он внушительно. - Порядок
знаешь? Долю надо выделить. Другие учитывают - видал, сколько навалили нам
на ужин?
- Я не возражаю, садитесь, пожалуйста, - сказал я поспешно.
- А я сыт, - ответил он равнодушно. - Значит, так - тащи свою съемную
лавку к нам, там разберемся. И барахлишко прихвати - посмотрим, чего тебе
оставить.
Я понимал, что надо поступить именно так, как он приказывал. Этого
требовали, по разъяснению того старика, моя безопасность, достоинство
покорности, воспитываемое во мне палкой. Но меня охватило отвращение к себе,
к камере, ко всему свету. Я только начинал жить и уже ненавидел жизнь. Если
бы вчера попалось не полотенце, а настоящая веревка, с каким облегчением я
бы покончил все счеты с жизнью! Нет, почему я с таким ужасом думал о
грозящем мне ноже? Сейчас я жаждал его.
- Не дам! - сказал я злобно.
- Не дашь? - изумился он. - Ты в своем уме, фраерок?
- Не дам! - повторил я, задыхаясь от ненависти.
Он овладел собой. Колено его вызывающе подрагивало, но голос был
спокоен.
- Лады. Даю десять минут. Все притащить без остатка. Просрочишь - после
отбоя придем беседовать.
И, отходя, он бросил с грозной усмешкой:
- Шанец у тебя есть - просись в другую камеру.
Сосед смотрел на меня со страхом и жалостью. Он положил руку на мое
плечо, взволнованно шепнул:
- Сейчас же неси, парень. Эти шуток не понимают.
- Ладно, - сказал я. - Никуда не пойду! Ешьте, пожалуйста.
Он с трепетом отодвинулся.
- Боже сохрани! Еще ко мне придерутся. Говорю тебе, тащи им все скорее.
Жизнь стоит куска сыра.
Я молча заворачивал еду в полотенце. Новая моя жизнь не стоила куска
сыра, это я знал твердо. Я готов был с радостью отдать этот проклятый кусок
каждому, кто попросил бы поесть, и намеревался кровью своей защищать его - в
нем, как в фокусе, собралось вдруг все, что я еще уважал в себе. Теперь и
между мною и остальными жителями камеры образовалось крохотное, полное
молчаливого осуждения и страха пространство.
Когда прошли дарованные мне десять минут, сосед зашептал, страдая за