"Владимир Смоленский. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

средневековую площадь. Напротив была гостиница, лучшая в Аррасе.
Останавливались в ней только очень богатые люди. И два этажа были отведены
для офицеров английского штаба. Пришел я домой. Разделся. Лег в постель.
Взял книгу - Иннокентий Анненский - стал читать:

О, канун вечных будней,
Смерти мутное жало... -
и вдруг услышал: гудит где-то в небе аэроплан. Кружит, кружит...
"Хорошо нас охраняют", - подумал я и перечитал:
...Смерти мутное жало.

И как-то неожиданно, мгновенно все стекла в моей комнате вылетели. За
окнами дым. Оказалось, что немецкий летчик долго кружил над Аррасом, все
нацеливался и, в конце концов, очень метко бросил бомбу в знаменитую
гостиницу. Я быстро оделся. Комната была полна дыма.

Вышел на площадь. Мутный огонь полыхал над несчастной гостиницей.
Приехали пожарные. До утра они тушили, а мы разрывали обломки пожарища. В
третьем этаже, продравшись через заваленную дверь, нашел я на постели мужа и
жену, бельгийских беженцев. Муж был убит наповал, у жены не было ни одной
царапины. А ведь лежали они рядом! Есть все-таки у смерти свои любимцы!

В полуподвальном помещении, где прежде был бар (заходил я туда иногда
выпить кофе), нашел я и моего английского офицера, который так вежливо
улыбался, когда толпа кричала мне "А mort!" Был он мертв. Уже не был он
похож на русского великого князя. Обе ноги у него были оторваны, и казался
он очень маленьким. Но бледное и печальное его лицо хранило в то же время
выражение вежливости и благородства.

Утром я пошел на завод и сказал, что больше не могу оставаться в
Аррасе. Дирекция сразу же выдала мне бумаги, удостоверяющие, что я еду в
Париж по делам завода. Засвидетельствовав бумаги в жандармерии, я взял
чемодан и пошел на вокзал. Толпа стояла стеной. Не только вокзал, но и вся
площадь перед вокзалом была запружена народом. Пробраться к поезду было,
конечно, немыслимо.

Тут я понял правду русской пословицы - "Не имей сто рублей, а имей сто
друзей". Иногда играл на бильярде с французом, служившим на аррасском
вокзале. Играл он плохо, так что я всегда его обыгрывал. Но уважал он меня
за мое искусство и за то, что я угощал его иногда белым сухим вином, которое
он любил. Случайно увидев его, подошел к нему, объяснил, что надо мне ехать
в Париж. Он хитро мне подмигнул и сказал: "Je vais arranger ca!"3 - и повел
меня через какой-то палисадник, вел непонятными мне путями, привел на перрон
и поставил в первом ряду. Было это, конечно, несправедливо по отношению к
людям, толпившимся на площади. Но я уже махнул рукой на справедливость!

Подошел поезд. Был он до отказа набит беженцами из Бельгии. Стал я на
подножку вагона, попытался открыть дверь. Дверь не открывалась. С той
стороны двери стоял человек, смотрел на меня сквозь стекло прозрачными,
холодными глазами и дверь не открывал. Поезд стал медленно отходить (как