"Олег Павлович Смирнов. Барханы " - читать интересную книгу автора

Отложил его и начал читать письмо Федора, и показалось: уловил причину
своей встревоженности. Конечно же, уловил. Письмо лучшего друга проясняло
все. Все ли? По крайней мере, многое.
Я сидел не двигаясь, и было чувство: меня больше и больше оглушает,
звон возник в ушах, в висках по-дурному стучит кровь. Возможно, это от зноя,
очень уж жарко, в тени сорок три.
- Бывает в жизни, - сказал я и не узнал своего голоса - хриплый,
осевший. Ну, это тоже от жары - в горле пересыхает, сглотнуть и то больно,
туркменский июль будь здоров, не до шуточек.
На обед я опоздал. Ребята добивали третье - арбузы, Будимир Стернин
веселил честную компанию:
- Мальчики, ну я разумею: грешников жарят в аду. Так им и надо,
грешникам! А нас за что жарят в данном среднеазиатском пекле?
Шаповаленко выплюнул в тарелку черные семечки, ухмыльнулся:
- У нас шо, нэма грехов? Например, у тебя, Будька?
- Есть, аксакал, - с охотой согласился Стернин. - Есть. Аж несколько.
- Какие ж то грешки? Не секрет?
- Нескольких девчат обманул, - сказал Стернин и откусил от красного
сочного ломтя.
- Продолжаете пошлячить, товарищ Стернин? - Старшина неожиданно
появился в дверях.
Стернин поперхнулся, поморщился - откуда он, мол, свалился, старшина,
нагрянул не вовремя - и сказал:
- А вы продолжаете меня оскорблять, товарищ старшина?
- Не понял, - непреклонно сказал старшина.
- Впрочем, это не смертельно. Оскорбляйте.
- Это не оскорбление, ежели правда. Мяогонько в вас пошлого, Стернин.
Старшина сказал и вышел, словно нарочно завернул в столовую, чтобы
выдать Буде Стернину.
Шаповаленко выплюнул семечко, утерся: "Гарный кавун!" - и подмигнул
Стернину. Тот пожал плечами:
- Зачем кричать, зачем нервничать? Некий профессор, действительный член
и прочее, Мясников его фамилия, писал в газете: хочешь до ста лет прожить -
не злись, не раздражайся, будь отходчив. А наш старшинка? Прицепился с
самого начала моей служебной карьеры и не отцепляется, грызет. Он же
подрывает свое здоровье, он же самоубийца!
- А правильно он тебя сбрил. Загибаешь частенько, - сказал повар
Стернину, а мне сказал: - Задерживаешься, брюнет? - И поставил на стол
дымящуюся миску.
Я что-то промямлил в ответ, отхлебнул супа - аппетита не было ни
малейшего. Жара, жара. Хотя в иные времена я и по жаре быстренько управлялся
и с первым и со вторым.
- Не раскусил, что рубаешь? - сказал повар из раздаточного окошка. -
Глянь-ка, лапша в виде цифири, от кола до девятки, и нуль имеется.
- Нуль? - переспросил я.
- Так точно! Консервированный сул-лапша. Югославский.
- Предпочитаю щи, - сказал я с той же тупостью. - Из свежей капусты.
- Щи были вчерась. И завтра будут, не кручинься об щах.
На стрелковом тренаже, на боевом расчете у меня, наверное, был
отсутствующий, отрешенный вид, потому что начальник заставы задержал меня