"Леонид Словин. Зеленое море, красная рыба, черная икра " - читать интересную книгу автора

одному в ящике не страшно будет... Все-таки не один он там...
На лице его плавала странная гримаса - не то печально улыбался, не то
беспечно плакал. Он действительно был маленький - меньше мальчишки,
поджимавшего под себя озябшую ногу. И возраст его определить было
невозможно - может, тридцать, может - шестьдесят.
Хаджинур отодвинул его рукой от машины:
- Отойди, Бокасса, не путайся под ногами! Сказали ведь тебе, умер
Сережа, не страшно ему больше... И один он теперь навсегда...
Карлик со своей страдальчески-веселой улыбкой тихо нудил:
- Не говори так, Хаджинур, дорогой... Сережка любил меня, друзья мы...
- Отстань, не до тебя!
С "газиком" я послал и Гусейна Ниязова. Гусейн меньше всего был похож
на самоуверенного следователя, каким его не устают изображать средства
массовой информации. Тихий, незаметный сутулый человек, отец пятерых детей,
находящийся в том возрасте, в каком иные молодые люди только еще
задумываются, стоит ли им обзаводиться семьей, Гусейн спешил: его младшая
девочка была записана на консультацию к профессору, прибывшему специально с
того берега.

Остальным предстояло уехать в "рафике", его шофер уже несколько минут
кружил рядом со мной, повторяя:
- Если разойдется песчаный буран - до города не дотянем...
- Зовите Буракова, и тронемся в путь...- приказал я.
- Он сейчас подойдет,- сказал Хаджинур.- Только раздаст повестки...
- А кто такой этот Бокасса? - спросил я его.
- Блаженный. Тихий услужливый придурок... Фируддин... Люди
подкармливают помаленьку, а он по всему побережью кочует...
Пришел Бураков, помахивая папкой с документами. Толстый корпусной
человек, он шумно-тяжело пыхтел на ходу.
Я пропустил его первым в "рафик". Бураков влезал, сопя и кряхтя.
- Эх, елки-палки, грехи наши в рай не пускают,- сказал он, отдуваясь.
Коренастый начальник рыбинспекции засмеялся:
- Была б моя воля, я бы из милиции всех пузанов вышиб...
- Больно шустрый ты... Да бодливой корове бог рог не дает...
- Это жалко - что не дает! Если мент толстый, значит, много спит.
Толку, значит, от него на грош...
- Ты, Алиев, человек дерзкий. Кабы книги читал, знал бы, что грош в
средние века был большой серебряной монетой, пока его всякие шустрики и
фармазонщики не изворовали весь. А много бегать - это по твоей работе
положено. У нас думать надо...
- Оно и видать,- сердито хмыкнул Алиев.
Я пропустил их вперед и подсадил в микроавтобус докторшу. Через рукав
куртки чувствовалось, какая у нее тонкая рука. Она обернулась, кивнула:
- Спасибо. Я уже отвыкла от мужской галантности... У нас тут нравы
простые.
За мной легко, по-кошачьему мягко прыгнул в машину Хаджинур Орезов.
Закашлял, не схватывая, мотор. Стартер выл от изнурения, пока
двигатель не чихнул, прогремели серией взрывы в цилиндрах, заревел, заорал
мотор, трудно, натужно автобусик пополз из песка.
Над морем висело воспаленное краснотой бельмо солнца. Посеребренная