"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

разглядеть яснее подставляются разные лица других знакомых, даже и не совсем
подходящего возраста, которых я тут же вспоминаю по именам. Думаю, что для
бедного псевдо-Антонова лицо не имело личностного смысла: он, приученный
тишайшей научной жизнью подолгу стоять в очередях, был принципиально человек
со спины, имевшей в его персональном случае некий перекос, какой бывает у
мебели от застрявшего ящика; он видел перед собою всегда другую спину, то
есть стену, воплощенное ничто, иногда с торчащей из-за ворота петлей или
этикеткой, а в конце встречался лицом к лицу с представителем власти или
товара: думаю, его приводили в замешательство автоматические руки и
скользящие туда-сюда, будто костяшки на счетах, взгляды продавщиц. Почему он
не работал в бизнесе вместе с женой, которой крупноблочный пресный шоколад и
голубоватые бутылки водки, оклеенные небрежно, будто столбы объявлениями,
блеклыми этикетками (иногда по две и три зараз), приносили реальный доход?
Вероятно, псевдо-Антонов искал в коммерции то, чего там не было никогда, то,
чего ему недоставало и в прежнем, скудном, наперед расписанном благополучии.
Он хотел свободы и самостоятельности, а может, даже одиночества и носился по
улицам с пластмассовой папкой, в то время как его опережали, будто хищные
клекочущие птицы, телефонные звонки, - и место, куда он наконец вбегал,
тяжело дыша застегнутой на пуговицы грудью, было для него совершенно пустым.
Псевдо-Антонов получил в конце концов свое одиночество; не представляю,
на что он теперь живет. Как убедить читателя и убедиться самой, что это
реальный человек? Вероятно, его тщедушный облик потому и стерт в моем
представлении, что существует оригинал. Можно выбрать время, сесть на
троллейбус, проехать четыре остановки, выйти возле универмага, в чьей
витрине, помнится, томился дамский манекен с отбитыми под корень пальцами
поднятой руки, с пустою сумочкой на этой руке, в великоватом платье где-то
так пятидесятого размера, стянутом на условной талии жалким пояском. Память
смутно сохранила расположение дома, мрачной шестиэтажки горчичного цвета,
осторожно спускающейся под уклон нечистоплотного переулка, подставляя под
себя дополнительный, зарешеченный и скошенный этаж. Из восьми или девяти
подъездов, похожих коричневыми разбитыми дверьми на старые шкафы, мне нужен
четвертый или пятый; около квартиры, расположенной в точности как у одной
моей знакомой, прибит очень опасный для хозяина металлический крючок: по
рассказам псевдо-Вики, муж ее не раз и не два оставлял на нем висеть полные
сумки продуктов, исчезавшие с поразительной быстротой, а потом интеллигентно
и оскорбленно объяснялся с шустрой соседкой пенсионного возраста, не
стеснявшейся его посылать на буквы русского алфавита. В общем, примет у меня
достаточно: можно как-нибудь вечером поехать туда, позвонить в запачканный
звоночек, грустной кукушкой отвечающий из глубины квартиры. Хозяин выйдет в
чистой, поспешно наброшенной рубахе, словно оттертой от загрязнений
старательной резинкой, и в слабых на коленях тренировочных штанах; будет
непременно лето, с его огрубелой зеленью, с холостяцкими запахами несвежей
пищи и пыли, а в прихожей на вешалке я увижу похожий на большого игрушечного
медведя псевдо-Викин китайский пуховик. Надо думать. псевдо-Антонов очень
удивится моему приезду, и удивление это будет написано на его возникшем в
проеме лице, которое я смогу рассмотреть во всех реальных подробностях. В
самой возможности такого смотрения кроется нечто фантастическое; боюсь, что
ничего не смогу ему объяснить.
Кажется, я наконец понимаю, чем реальный человек отличается от
литературного героя. Человека можно встретить и разглядеть, но ничего нельзя