"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

идеальное равновесие у него над головой, что это лишь однажды виденное место
казалось ему знакомым - неожиданно обнаруженным материальным подобием тех
математических построений, где сам он был одним из обитателей, одним из
призраков, чующих друг дружку по отзвукам мыслей, а может быть, маний, но
неспособных стать реальными людьми. Все дело было, наверное, в пустых
стенах: реальность обретало только то, что вплотную лепилось к ним -
например, запомнившиеся зрению Антонова висячие растения, похожие, вместе с
горшками, на сильных, внезапно замерших пауков; пациенты тоже стремились
сидеть вдоль стен, чтобы хоть немного чувствовать себя; в этом, собственно,
не было еще никакого сумасшествия - ведь любой человек, как понимал Антонов,
в состоянии покоя прислоняется к чему-нибудь - к стене, или к дереву, или к
столу, - присоединяет себя, для пущей собственной реальности, к какому-либо
предмету, - а оказавшись в чистом поле, кажется себе потерянным, почти
несуществующим. Но там, на шестом этаже, где даже белые решетки, кое-где
утыканные, словно чугунами в ухватах, теми же горшками с плесневелой,
пустившей из себя растение землей, не значили ровно ничего и растворялись в
любой мало-мальски пригодной перспективе, - там было слишком легко
отделиться, отпуститься ладонью от реального и исчезнуть насовсем. Поэтому
Антонов с нетерпением поджидал, когда же теща Света сойдет в своих домашних
тапочках по кое-как начерченной лестнице; сообщения, что Вике лучше, что она
хорошо поела котлет, избавляли его от страха на несколько часов.
Он упорно и ежевечерне ездил в психбольницу вместе с тещей Светой,
входившей в какой-то азарт и нагружавшей Антонова целыми мешками
наготовленной, толсто укутанной еды, которая грела его в автобусе печным
теплом и привлекала сдобными, мясными запахами внимание серолицых
пассажиров. Уже просеялся на землю, похожий в воздухе на эфирные помехи,
поглощающие цвет изображения, суховатый снежок; чистое снеговое одеялко
укрыло и увеличило в размерах клумбу перед главным больничным корпусом,
старые автопокрышки и битые банки на задворках психиатрички. Кустистая
болотина, где утопали в мгле больничные корпуса, держала снег, бывший там не
одеялом, но пустым бельем, угловато на весу; на горизонте, там, где сходил
на нет похожий на столбик сгоревшей сигареты пепельный лесок, снежная земля
и небо сливались так, что лишь какое-то возвратное движение взгляда по
кочкам либо по мягким, как перина на панцирной сетке, сероватым облакам
намекало на существующую границу. При одном только взгляде на эту картину
хотелось лечь и лежать; Антонов думал, что пейзаж за окном, должно быть,
отнимает у больных последние силы и, просачиваясь в палаты серым водянистым
светом, буквально держит их на казенных койках. Часто он подбирался,
оскользаясь новыми ботинками на мерзлых шелестящих кочках, под окошко
Викиной палаты. Не было никакой приметы, каждый раз приходилось отсчитывать
восьмое с угла - и хотя заботливая теща Света уверяла, что Вика выглядывала
и махала ему рукой, Антонову все же казалось, что он напрасно пялился и
пятился: возникавшее в сизом окошке неясное пятно могло быть чем угодно,
вплоть до отблеска бледного солнца, бывшего всего лишь дырою в несвежих
больничных облаках. Эти свидания на вечереющей болотине были бессловесным
разговором пятен, более похожих на души, чем на лица, - и чувствовалось,
гораздо больше, чем при употреблении слов, что разговор происходит в
воздухе, обретающем в сумерках над белым снеговым пространством ту пустую
протяженность, какая бывает летом только над гладью обширных озер. Возможно,
для Вики Антонов воплощал собою сбывшуюся в психушке сумасшедшую мечту о