"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

и правда перечитал за жизнь множество стихов: он с четырнадцати лет питался
ими - сначала неразборчиво, радуясь уже одному отсутствию "ленинской" либо
"рабочей" темы и считая любого мало-мальского лирика героем, после гораздо
более взыскательно, не удовлетворяясь сходящимися, как карточные фокусы,
разнополыми рифмами и прочими пасьянсными эффектами иного мастерского
стихотворения, но отыскивая, как верблюд, ту глубокую влагу, что будит
спящие обычные слова и, приподняв, пускает их по строке. Антонова привлекал
в стихах поразительный закон сохранения слов - каждое слово, как билет, до
конца поездки, - не действующий более ни в каком разряде литературы. Правда,
некоторые стихи он помнил не наизусть, они удерживались памятью как бы в
виде неполного отпечатка, с пробелами ритмической немоты, - но именно это и
сообщало им удивительно яркую жизнь, точно Антонов угадывал авторский
черновик и разделял волнение создателя, только еще расставившего по местам
основные пароли и отзывы, но не проникшего в главную тайну. В общем, Антонов
мог бы почитать для Вики кое-что хорошее, - и в то же время не мог. Что-то
подсказывало ему, что Вика, ожидавшая, облокотившись, под каким-нибудь
романтичным локоном пейзажа, будет просто оскорблена, начни он ей читать не
совсем про любовь. Антонова, в свою очередь, коробило, что Вика провоцирует
его на стихоизвержение ухватками, какими скромницы обычно провоцируют
кавалеров на вольности рук; однако, когда он пытался заменить декламацию
всего лишь теплым поцелуем в щекотную детскую завитушку, что оставалась у
нее за ухом от поднятых волос, возмущенная Вика грубо вырывалась и цокала
прочь, дико косясь по сторонам и едва не вывихивая на плохом асфальте
поцарапанные, словно зубами покусанные каблуки.
Антонов, автоматически устремляясь за убегающей Викой, ловил себя на
том, что совсем не пытается ее изучать: ее неверность как свойство души
отрицала всякие связи причин и следствий, побуждений и поступков; никакая
ревность не заставила бы Антонова рыться в пестрых, как кучи осенних
листьев, завалах ее бумаг или читать невнятные (местами явно срезанные
ножницами) подписи на оборотах Павликовых фотографий. Антонов даже не
задавался вопросом, по-настоящему ли любит его молоденькая индивидуалистка:
неожиданные Викины поцелуи, похожие на безграмотные запятые в скорой ее
болтовне, были всего лишь проявлениями собственной ее пунктуации и прихоти.
Лежа рядом с нею в постели, наблюдая, как она, раскрыв над собою треснутую
пудреницу, изучает в смугло запыленном зеркальце бледные и словно бы
фланелевые части своего лица, Антонов думая, что минуту назад она,
принадлежа ему как будто целиком, сомнамбулически плавала в своей
виртуальной реальности, куда ему, Антонову, изначально не было доступа.
Впрочем, он пока еще не был готов по-настоящему встречаться с Викой; он
просто хотел держаться около нее, - и хотя стеснялся молодежи в тяжелых
хлопающих кожанах, неторопливо, с мерностью песочных часов запрокидывающих к
мокрым губам бутылки рыжего пива, но и радовался этим глупым детям как
свидетелям, несомненно запоминавшим возле запоминающейся Вики такого
длинного меланхолика, у которого пестрый турецкий свитер гораздо новее брюк.

***

Несколько раз Антонов приводил принарядившуюся Вику к старинным своими
приятелям, еще сокурсникам, - чье существование доказывало хотя бы то, что
прошлое Антонова не исчезло бесследно. Собственно, оставались Алик,