"Ольга Славникова. Вальс с чудовищем " - читать интересную книгу автора

какую-нибудь выпуклость штукатурки. Антонову мнилось, будто черта, которую
его усилиями вот-вот пересечет математическая наука, такая же радикальная,
как и черта между живой и неживой материей, - впрочем, материя как таковая
редела и исчезала в понятии бесконечно малого, асфальт из элементарных
частиц расступался под подошвой, поглощая ботинок, и пишущая рука
погружалась в письменный стол, будто в ванну с плавающим бельем почерканных
бумаг. Несмотря на нынешний застой, Антонов верил в будущий триумф. В иные
длинные минуты он неотвязно слышал ритм результата, мычал его по слогам,
осязал пустой щепотью дробную работу мелка по доске, на которой он буквально
несколькими ударами набросает формулу и обернется к коллегам, машинально
положив мелок в карман пиджака.

III

Кандидатская у Антонова выскочила сама собой, как продолжение диплома,
дополненного несколькими главками, не столько существенными, сколько
остроумными, - а Вика в том сыром, как старый холодильник, феврале срезала
косу и получила паспорт. Тогда у Антонова была другая женщина - старше на
два года и выше на два сантиметра, с широким, всегда блестевшим белым лбом и
гладко зачесанными медными волосами, дававшими, точно обмотка
трансформаторной катушки, угловатый правильный отлив. Антонова странно
привлекало противоречие между ее тяжелой, забирающей влево походкой и
легкостью больших, приятно пахнувших рук, которыми она невесомо касалась
собранной на кафедре чумазой чайной утвари, клавиш компьютера, нежно, как он
ни отнекивался, расшатывала и вынимала из стоячей книжной кладки плотно
засевший кирпич. Ни один предмет из тех, что она брала, не издавал ни
единого звяка и шелеста, точно она руками напускала на вещи умиротворенное
беззвучие, таинственную тишину. Простая ее одежда на крепко пришитых, почти
пальтовых пуговицах скрывала ото всех, кроме Антонова, что тело у женщины в
точности как у мраморной Венеры Милосской; поэтому руки ее, какой-то
небесной голубоватой белизны, в иные минуты вызывали у Антонова приступы
благоговения, желание поцеловать эти длинные мягкие пальцы, словно никогда
не знавшие колец. Однако желание это никогда не осуществлялось; отношения
Антонова и его подруги были уклончивыми, как бы не до конца откровенными.
Антонов, очень сильно в это время занятый собой, любил при ней молчать,
уткнувшись в книжку, пока она, обласкивая вещи бархатной от сырости и пыли
тряпкой, прибирала в его однокомнатной берлоге. Он ни о чем не спрашивал
подругу, если она замирала, подоткнув поясницу кулаком, или подолгу глядела
в раскрытое окно, вытряхнув туда с тряпицы мелкий мусор бедного его жилища,
который словно растворялся в солнечной пустоте вместе с тревогами и
печалями, осевшими на колченогой хозяйской обстановке, скопившимися в
четырех кое-как оклеенных зелеными обоями стенах. Она, эта женщина, была,
по-видимому, очень несчастна со своим звероподобным маленьким мужем,
водившим, едва виднеясь в кабине, громадный дальнобойный грузовик, - но ни
отзвука их скандалов не доходило до Антонова, жившего спокойно, точно под
защитой и опекой законной родственницы.
Его подруга не умела выражать свои запрятанные чувства: при всяком
радостном известии ее малоподвижное, заостренное книзу лицо делалось
недовольным, при виде Антонова она сперва отворачивалась и глотала какой-то
комок, а улыбки можно было от нее дождаться разве часа через три. И все-таки