"Алексей Слаповский. Гибель гитариста" - читать интересную книгу автора

противоестественно. Дима знает это и, восхищаясь, грустит, но восхищение
все же сильнее грусти. Он видел, конечно, по телевизору и в кино, что есть
дома (и природа - о которой отдельный разговор) несравнимо пышнее -
небоскребы, воистину скребущие небо; Дима часто представляет, как Земля,
вращаясь в неподвижном окружающем небе, оставляет домами на небе царапины -
легко заживающие, как царапины на воде, - и этим его представлениям не
мешают сведения из школьных учебников; пусть там больше правды, рассуждает
он, но у меня своя правда, с которой мне интересно жить, - и я ведь не
причиняю этой своей правдой никому зла?! (Кстати, на призывной
предармейской комиссии он подробно высказал эти мысли заинтересовавшемуся
им члену комиссии - невропатологу. Тот долго молчал, а потом, глядя в
голубые глаза Димы, произнес непонятные слова: "Забьют тебя, парень!" - и в
результате Дима получил вечное освобождение от армии с диагнозом:
патологическая впечатлительность. Ну или что-то в этом роде. Или вам
точность нужна? Ну, параноидальная шизофрения. Легче вам от этого? Суть в
том, что по сути Дима был здоров. Не меньше нас с вами.)
Итак, он видел многое по телевизору и в кино, в которое, правда, не
ходит, но телевизор и кино - отстраняют, как и фотографии, и открытки, Дима
равнодушен к этим изображениям, его волнует лишь то, с чем непосредственно
соприкасается его взгляд. Он мог бы поехать в Москву, например, где хоть и
не западные, а все же почти небоскребы, - но боится. Он боится потерять в
чужом городе сознание от восторга и переполненности души. Тут ведь не в
одних домах дело: люди еще. Дима не представлял, как он сумеет быть в
многотысячном скоплении людей, у каждого из которых - своя речь, свое лицо,
каждого хочется рассмотреть и послушать! Да он свихнется просто, он в
обморок упадет - как и случилось с ним в детстве, когда он впервые оказался
с отцом на ноябрьской демонстрации. Отец нес его на плечах, гордясь им и
своей отцовской силой, мама шла рядом, улыбаясь, вокруг было все пестрое,
громкое, люди пели и даже плясали, да еще чей-то голос раздавался с неба
оглушительно. "Ба-ра-бу-бе ба-бу ба-бе-би ба-би-бу-бу-бу-бу бе-бу-бип!" -
кричал голос огромные слова, которые оглушенному Диме перестали быть
понятны - и люди взрывались:
"Ураааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа..."
Головой вровень с сидящим на отце Димой шел долговязый хмельной
человек, он шел с подругой, которая была где-то внизу, и для ее
удовольствия кричал дольше всех; народ, рявкнув, умолкал, а он все тянул
еще свое "аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа" - и люди, поняв
его игру, смеялись, и некоторые включились и тоже стали тянуть
"ааааааааааааааа" как можно дольше, но долговязый неизменно побеждал, игра
разрасталась, и вот уже все кричали, надрываясь, даже приседая в натуге,
чтобы выдавить из себя вместе с остатками воздуха остатки звука:
"Ураааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа..." - и вот тут-то Дима
и потерял сознание и стал падать с отца, который, слава Богу, успел
подхватить его - а если бы не успел, Дима мог бы стукнуться головой об
асфальтовую площадь до смерти, и отец Димы проклял бы тогда и ноябрьский
революционный праздник, и вообще все эти дурацкие советские праздники, он
разочаровался бы в социализме, о коммунизме уж не говоря, он стал бы пить,
он разошелся бы с женой, матерью Димы, потому что второго такого она ему не
родит, он явился бы однажды на ноябрьскую демонстрацию пьяный и на глазах
милиции показал бы начальственной толполюбивой трибуне нецензурный жест,