"Николай Сказбуш. Октябрь " - читать интересную книгу автора

завелась.
И так же чистосердечно па следующее утро отвечал на все расспросы
механика.
Механик цеха, прозванный рабочими "Запела, родная", имел обыкновение
каждое утро обходить с дозором цех, проверял станки и людей, заглядывал
каждому в лицо - где словечко, где два, кого обойдет стороной, а где и
закурит. Одному кивнет, другого о крестнике расспросит, Кувалдин а и
Растяжного никогда не забудет:
- Как твое ничего? - остановился у станка Кондрата.
- А что ж, ничего, - ухмыляется Кувалдин.
- А получка?
- Получка? - нахмурился Кувалдин, - съели получку, горлохваты, - со
злобой оглянется на забастовщиков.
- И на эту получку, поди?
- Да нет, вроде поутихомирились.
- Ну, пока. Почтение супружнице, - спешил дальше "Родная" и уже
слышится рядом:
- Здоровьице, Растяжной. Что-то ты вчерась не больно долго кассира
задерживал?
Растяжной только рукой махнет.
- Поди и на этот раз?
- На этот сяк-так, а на следующего чего доброго.
- Готовятся?
- А чорт их знает, - хмуро отвернется Митя, но механику больше ничего и
не требуется, спешит уже к станку Женечки:
- Ну, Телятников, доволен станочком? Гонит рублички?
- У нас выгонишь!
- А что такое? Опять что-нибудь?
- Сами не видите, что ли...
Дальше спешит механик по цеху. И так весь божий день, с утра до вечера,
от гудка до гудка, от одного станка к другому - десяток-другой молча
обойдет, зыркнет только белесыми глазами из-под козырька кожаного картуза, а
уж зато на следующем непременно задержится и снова неутомимой пчелкой, пока
не соберет свой ядовитый медок. Изо дня в день, из месяца в месяц, да с ним
еще свора приспешников, не считая штатного прямого иуды - все вынюхают,
выведают, каждого перетрут с песочком, выжмут, высосут... И если бы дело
заключалось только в крамоле, только в заговорщиках, смутьянах -
давным-давно от них ничего бы не осталось, давным-давно и след бы простыл.
Но дело было не в заговорщиках, не в крамольниках, зависело не от одного или
другого, а крылось во всех рабочих, в каждом рабочем, во всей их массе и
никакой сыск, никакие иуды преодолеть эту массу, спасти развалившийся строй
не могли, хоть и помогали им со всей чистосердечностью и Кувалдин, и
Растяжной, и Женечка и дюжина других, вольных и невольных провокаторов.
Утром Растяжной ворчал на забастовщиков, снижавших ему выработку, а в
полдень поджаривал с ними на сковородке картошку, клял "дурня",
обесценившего бумажки, проклинал Алиску и предателей, предупреждал товарищей
против иуд, даже не подозревая, что становится, незаметно для себя, самым
страшным иудой - не за страх, а за совесть...
Вскоре Кудь передал Тимошу новую пачку листовок для того же соседнего
завода. Отнести их нужно было еще с ночи, для второй смены. Дорога была