"Николай Сказбуш. Октябрь " - читать интересную книгу автора Тимошу почему-то и в голову не пришло перебыть у товарищей до
следующего дня. Напротив, он всеми силами стремился домой, во что бы то ни стало домой, только бы добраться до постели. Он и плелся так, подавшись вперед, словно нащупывая ручку двери. И вдруг - глаза Прасковьи Даниловны. Она осторожно, чтобы не потревожить старика, приоткрывает дверь. Сейчас надо что-то сказать, но он не может шевельнуть языком, не может поднять головы, суетливо, неуверенными движениями ловит ее руку - целовать, скорее целовать ее руку, добрую, хорошую! Если бы она его прогнала, захлопнула перед ним дверь, хотя бы взглянула с укором, с презрением! Но она смотрит снисходительно и кротко; она прощает и надеется, что водка смоет горе, все забудется, минется, и ее младшенький станет таким, как все. Она поглядывала на него, как смотрят на беспомощного младенца после купели, жалостливо и озабоченно - скорее в теплое одеяльце после жестокого и студеного крещенья - крещенья водкой! Это снисхождение, эта затаенная надежда на то, что теперь все пройдет, все образуется, было самым страшным, самым унизительным из всего, что произошло с Тимошем в минувший день. Голова с трудом умостилась на подушке. Угловатое плечико, трусливый Растяжной, проклятый Фомич - все перепуталось. С первыми лучами, с первыми обостряющимися от света углами, все стало еще жестче, неумолимей. Он думал о себе, видел себя, как никогда, явственно и неприкрыто. Вчера еще его тревожили неподатливость и косность окружающего, непонятное ожесточенное сопротивление добру, вчера он думал о том, как быть увидел самого отсталого - себя. Да, он невежествен, груб, неграмотен! Много еще предстоит побороть, прежде чем он посмеет взглянуть в глаза людям, потребовать от других, повести за собой! Незаметно стал думать об отце. Как мало знает о нем, вернее, не знает ничего. Как жил он? Что думал, кого любил? И раньше часто вспоминал Тимош об отце, но вспоминал по-ребячески - то спросит о станке, на котором работал батько, стремился проникнуть в цех, взглянуть на станок; то перероет скрыню, чтобы нащупать его пиджак, то силится представить себе его на баррикадах. Закроет, зажмурит глаза, стараясь вызвать дорогой образ, и очень досадовал, когда не удавалось нарисовать его с саблей или ружьем в руках - вот все получится до малейших деталей, а ружье не появляется, чуть дело коснется ружья, все вдруг разрушится, развеется, и Тимош еще пуще зажмуривает глаза. Но теперь волновало иное, то, о чем не могли поведать ни Прасковья Даниловна, ни Ткач: духовный мир отца, его чувства и думы, все, что унес он навсегда и что, собственно, и составляет человека. ...На заводе что-то назревало, готовилось, Тимош это угадывал. Женька, позабыв, что его презирают и ненавидят, щеголял и хвастал новеньким галстуком "бабочкой" - они с Митькой не боялись уже друг друга. Никто на заводе - даже старики - не упрекнул Тимоша за гулянку в обществе Растяжного и Женьки, никто даже не подивился тому, что оказались они в одном кругу. А Сашко Незавибатько, предостерегавший товарищей насчет Растяжного и Женьки, только ухмылялся и крутил головой. - Ну, ну! |
|
|