"Николай Сказбуш. Октябрь " - читать интересную книгу автора

Разошлись, уговорившись снова встретиться на левадке. Тимош слышал, как
Колобродов шепнул Сашку на прощание:
- Скажи старику: наши сами по себе на забастовку не пойдут. Это я
определенно говорю. Но ежели дело потребует, считаю, что совесть заговорит.
Расстались, ни о чем особом не уговариваясь, никаких поручений Сашко не
давал, на сходки не звал, только и всего, что словом перекинулись, но теперь
уже Тимош и каждый из них знал, что он не один, что есть у него на заводе
друзья-товарищи. Вместо маленького своекорыстного, мелкодушного "я"
возникало новое чувство, новое отношение к вещам - "мы", и без этого "мы" ни
один из них не отважился бы на большое, решительное. И хоть было их пока
только четверо, каждый понимал, что это всего лишь ближний ряд, а дальше -
весь цех, весь завод, все то великое, что называлось просто и кратко -
рабочим делом.
На заводе и дома Тимош держался спокойней, уверенней, свободней. В
разговоре появилось новое, - раньше только и слышно было: - "Вот я на станок
перешел... вот я прошлый месяц заработал... вот моя получка".
Сейчас пошло иное: "У нас на заводе... Наши говорят... У нас на заводе
все за одно стоят..."
Между тем положение на заводе становилось все напряженнее. Тимош знал,
что и Судья, и его товарищи разъясняли рабочим насущные дела и задачи, знал,
что не отставали от них и Сашко, и Коваль, да и сам он в меру сил помогал
друзьям, однако он видел, что самым решительным агитатором и пропагандистом,
самым суровым и требовательным учителем была сама жизнь. Каждый день с
гудком врывалась она на завод, приносила вести о новых поражениях на фронте,
предательствах в тылу и Ставке, о разгромленных дивизиях, о новых списках
убитых и увечных. Она заявляла о дороговизне, о нищете, о голоде, разрухе,
продажности и обмане так убедительно, как этого не мог сделать ни один самый
лучший агитатор. Она потрясала обесцененными царскими бумажками, вздувала
цены на рынке, и каждому становилось ясно - все идет к неизбежному краху.
Рабочий, только еще вчера слушавший оборонца, сегодня угрюмо
отворачивался:
- Мели, Емеля, - твоя неделя!..
Женщины, всю жизнь молившие бога в церквах о ниспослании благодати,
нынче кричали на рынке:
- Довели, проклятые!
Народ озлоблялся, и его упорная долговечная молчаливость никого уже не
могла обмануть.
На манифестациях ораторы по-прежнему призывали "до победного конца", но
за хоругвями никто уже не шел, кроме кликуш и черносотенцев.
С каждым днем все труднее становилось Растяжному заманывать рабочих
новенькой кредиткой. Верные помощники, Женька и Кувалда, уже не помогали, а
мешали, еще больше озлобляли рабочих - один появится, не заметят, а втроем
всякому бросаются в глаза.
На каждом шагу, во всем сказывалось новое, с каждым часом все труднее
становилось стращать рабочих окопами. Слабела власть хозяйчиков, крепла
сила, которую Тимош научился уже угадывать, считать своим кровным делом.
Оставалось только помогать, содействовать этому своему кровному делу. Иногда
это представлялось простым, и он гордился приобретенными навыками, но чаще
было невыносимо тяжело. Тимоша удручала собственная неповоротливость,
неумение выполнить простое поручение, угнетала неподатливость окружающих,