"Николай Сказбуш. Октябрь " - читать интересную книгу авторане стерпел, схватил "младшенького" за шиворот.
- Пошел домой, подлец! Дома он сказал Прасковье Даниловне: - Вот - допанькался, старый дурак, - и погрозил жене, - ты тоже хороша! Отвернулся, сел к столу, не глядя на Прасковью Даниловну. - Ему в техническое держать, слышишь! - упорно твердила старуха. - Нехай сначала в политическое держит. Я в его годы прокламации возил из Питера! Долго они еще шумели, а Тимош лежал за печкой, уткнувшись носом в стену; минувшие дни, похожие один на другой, мелькали перед ним: ненужные драки, ненужная гульба, - сегодня поймали чужака с дальней окраины, вчера гонялись за девчонками, крутили им руки, одну прижали было к земле, но она вырвалась и убежала. Другая пришла сама, сидела близко, щипля беспокойными пальцами траву, но эта была непривлекательна именно потому, что пришла сама. Что будет завтра? Тимош искренне был привязан к семье Ткачей, уважал Прасковью Даниловну и Тараса Игнатовича и не хотел бы причинить им ни малейшей боли. Но у него самого болела душа. Он не понимал и не мог разобраться в том, что с ним творится - вот вдруг отрезали дорогу, нет ему пути. В голове назойливо и неотвязно вертелись слова священнослужителя: "Раздай все неимущим и ступай за мной". "Возлюби ближнего своего, как самого себя..." "Бог с хвостом!" Тимош вскочил с лавки, увидел пристальные серые глаза - он ждал, что старик станет бранить его, побьет, проклянет, из хаты выгонит, но Ткач - Работать пойдешь! - И бросил жене, словно продолжая разговор: - Он на завод пойдет! Тимош и сам не прочь был пойти на завод, но не так-то легко было переубедить Прасковью Даниловну. - Успеете еще захомутать. Нашего брата, темного, и без того хватает. В семейном споре потянулись дни, мало-помалу острота размолвки миновала, да и Тимош как будто образумился - сидит за книжками, к студенту бегает, снова "пифагоровы штаны" пошли в ход. А тут еще - все одно к одному - поехали в лес за хворостом, лесничий разрешил валежник с половины расчищать, день выдался сырой, холодный. Тимош простыл, свалился, почти всю зиму прохворал. Весной вышел на солнышко - восковой, тоненький, словно жердочка. Глаза черные на бескровном лице так и горят, черный чуб небрежно спадает, и лоб от этого еще белее кажется. Глянет на него Прасковья Даниловна, сердце захолонет: личико девичье, улыбка девичья, а брови черные крепко над переносицей сдвинулись. - Это все ты, - украдкой укоряет она старика, - ты доконал сироту! Молчит Тарас Игнатович. День молчит, другой - месяц прошел, будто и нет его в хате, только ложкой по миске сердито чиркает. И вот, однажды, - солнце уже на лето поворачивало, смуглый румянец на щеках Тимоша появился, - говорит за ужином Тимошу спокойно, не повышая голоса, будто ничего между ними не было: - Собирайся. Завтра со мной пойдешь. Человек один из Питера приехал, неплохо бы послушать. - И больше ничего не сказал. |
|
|