"Николай Сказбуш. Октябрь " - читать интересную книгу автора

не стерпел, схватил "младшенького" за шиворот.
- Пошел домой, подлец!
Дома он сказал Прасковье Даниловне:
- Вот - допанькался, старый дурак, - и погрозил жене, - ты тоже хороша!
Отвернулся, сел к столу, не глядя на Прасковью Даниловну.
- Ему в техническое держать, слышишь! - упорно твердила старуха.
- Нехай сначала в политическое держит. Я в его годы прокламации возил
из Питера!
Долго они еще шумели, а Тимош лежал за печкой, уткнувшись носом в
стену; минувшие дни, похожие один на другой, мелькали перед ним: ненужные
драки, ненужная гульба, - сегодня поймали чужака с дальней окраины, вчера
гонялись за девчонками, крутили им руки, одну прижали было к земле, но она
вырвалась и убежала. Другая пришла сама, сидела близко, щипля беспокойными
пальцами траву, но эта была непривлекательна именно потому, что пришла сама.
Что будет завтра?
Тимош искренне был привязан к семье Ткачей, уважал Прасковью Даниловну
и Тараса Игнатовича и не хотел бы причинить им ни малейшей боли. Но у него
самого болела душа. Он не понимал и не мог разобраться в том, что с ним
творится - вот вдруг отрезали дорогу, нет ему пути. В голове назойливо и
неотвязно вертелись слова священнослужителя:
"Раздай все неимущим и ступай за мной".
"Возлюби ближнего своего, как самого себя..."
"Бог с хвостом!"
Тимош вскочил с лавки, увидел пристальные серые глаза - он ждал, что
старик станет бранить его, побьет, проклянет, из хаты выгонит, но Ткач
сказал только:
- Работать пойдешь! - И бросил жене, словно продолжая разговор: - Он на
завод пойдет!
Тимош и сам не прочь был пойти на завод, но не так-то легко было
переубедить Прасковью Даниловну.
- Успеете еще захомутать. Нашего брата, темного, и без того хватает.
В семейном споре потянулись дни, мало-помалу острота размолвки
миновала, да и Тимош как будто образумился - сидит за книжками, к студенту
бегает, снова "пифагоровы штаны" пошли в ход. А тут еще - все одно к
одному - поехали в лес за хворостом, лесничий разрешил валежник с половины
расчищать, день выдался сырой, холодный. Тимош простыл, свалился, почти всю
зиму прохворал. Весной вышел на солнышко - восковой, тоненький, словно
жердочка. Глаза черные на бескровном лице так и горят, черный чуб небрежно
спадает, и лоб от этого еще белее кажется. Глянет на него Прасковья
Даниловна, сердце захолонет: личико девичье, улыбка девичья, а брови черные
крепко над переносицей сдвинулись.
- Это все ты, - украдкой укоряет она старика, - ты доконал сироту!
Молчит Тарас Игнатович. День молчит, другой - месяц прошел, будто и нет
его в хате, только ложкой по миске сердито чиркает. И вот, однажды, - солнце
уже на лето поворачивало, смуглый румянец на щеках Тимоша появился, -
говорит за ужином Тимошу спокойно, не повышая голоса, будто ничего между
ними не было:
- Собирайся. Завтра со мной пойдешь. Человек один из Питера приехал,
неплохо бы послушать. - И больше ничего не сказал.