"Александр Сивинских. Закопай поглубже" - читать интересную книгу автора

- Точно, - сказал я, - пришла.
Уверен, окажись на месте Игнатьева любой другой человек, он постоянно
служил бы мишенью для подростковых шуточек и злых розыгрышей. Он как будто
нарочно был создан для этого: худенький, низенький горбун с огромными
полупрозрачными ушами, вислым сиреневым носом пьяницы й хромающей походкой.
Любой другой человек.
Да только Игнатьев не был человеком - и дети это наверняка чувствовали.
Игнатьев был высшим упырем.
Впрочем, не совсем высшим. И, кажется, не совсем упырем. Когда-то,
более полувека назад, молодой комбайнер Родя Игнатьев прикончил матриарха.
Героиню Социалистического Труда, депутата Верховного Совета СССР и проч., и
проч. Собственного председателя колхоза.
Председательница была падка до молодой мужской плоти в любых
проявлениях. Родион изобразил, что снедаем бешеной страстью, заманил
кровопийцу на ток и там стрельнул из двустволки самодельными серебряными
жаканами ей в грудь. Потом отсек косой голову. Распотрошил. От сердца
кусочек съел. И от печени съел. А от яичников не смог, сколько ни пытался.
Проблевался Игнатьев, вырвал у председательницы клыки, понаблюдал, как "пар
ушел в свисток", и поехал в город на председательском "Виллисе".
Новых сородичей он уже чувствовал нутром.
Суд областного Конклава Ночи не признал его своим. Дело было отнюдь не
в нарушении Игнатьевым правил убийства матриарха. Клан, к которому
относилась покойная героиня труда, обладал в нашей местности подавляющим
большинством голосов. Приговор был закономерен: медленное умерщвление. Очень
медленное.
Новоиспеченного вурдалака начали терзать. Высшие упыри живучи, но в
конце концов его замучили бы. Однако подоспела кончина товарища Сталина.
Последующий расстрел патриарха патриархов, Лаврентия Берия, спровоцировал в
вурдалачьей верхушке грандиозную грызню за власть. Механизатор Родя
Игнатьев, прикончивший авторитетного матриарха бериевского клана, в
одночасье из разменной пешки превратился в фигуру для совсем другой игры. В
козырного валета. Он вдруг сделался едва ли не примером для подражания. Его
выпустили, обласкали и вмиг забыли. Искалеченного, постаревшего, с
удаленными клыками. Ему предстояло долгое, очень долгое существование в
шкуре инвалида и доходяги.
Он ушел в подполье. Где и пребывал по сию пору.
- Родя, - сказал Игнатьев, начав составлять винтовки в ружейный шкаф. -
Я тебе уже говорил, что ты дурачок?
- Много раз.
- Почему же ты до сих пор не поумнел? - Он закрыл дверцу, опечатал и
повернулся ко мне. - Почему, мальчик?
- А смысл? Ты вот, Кирилыч, умный - аж страх берет. Всю вурдалачью
историю за пять тысяч лет знаешь, всю человеческую - за три. Но прибытку
тебе от этого ноль. Сидишь тут, как гриб, плесневеешь. Ни славы, ни почета.
- Ошибаешься. Выгода самая прямая. Спокойствие! Ты этого пока не
понимаешь, потому я и говорю: ду-ра-чок! А если получишь то, за чем пришел,
рискуешь и вовсе не дожить до понимания.
- Спасибо, дяденька. Приму во внимание. Где она?
- Кто она? - Игнатьев хитро прищурился. - Ты все-таки уточни, тезка,
чего тебе от меня нужно. А то я ж пожилой. Соображалка плохо функционирует.