"Ирина Сиротинская. Мой друг Варлам Шаламов " - читать интересную книгу автора

убеждения всегда были окрашены страстью в яркие, контрастные тона.
Полутона - не его стихия. И он не просто говорил, думал вслух - он учил,
проповедовал, пророчествовал. Был в нем Аввакумов дух непримиримости,
нетерпимости.
Мне, например, матери троих малых детей и дочери любимых и любящих
родителей, он не уставал проповедовать фалангу Фурье, где стариков и детей
опекает всецело государство.
"Ни у одного поколения нет долга перед другим! - яростно размахивая
руками, утверждал он. - Родился ребенок - в детский дом его!"
Это не мешало ему с неуклюжей почтительностью принимать у себя моих
малышей (я часто ходила в гости с ними), хранить их рисунки, даже писать
стихи о них. "Мой знакомый Пикассо..." - это стихи о рисунках моего сына
Алеши.

"Заключенных гонют!"

Во время войны мы эвакуировались из Москвы в Иркутск вместе с
авиационным заводом, где работал мой отец. Поселились мы на Болотном
участке - так называлась застройка из двухэтажных бараков, действительно, на
болоте, так что вместо тротуаров были настланы деревянные доски. Мимо
пролегал тракт - булыжная дорога с глубокими кюветами. Однажды мы играли у
дома, и дети закричали: "Заключенных гонют!" И я вместе со всеми подбежала к
тракту. Из кювета мы смотрели на медленно приближавшиеся серые колонны.
Помню шорох от шарканья многих ног. И мое потрясение оттого, что это были
обыкновенные уставшие люди. Не знаю, чего я ждала.
Я рассказала Варламу Тихоновичу об этом детском воспоминании, и он был
взволнован до крайности: именно "гонют", именно серые. И рассказал, что
Иркутлаг был одним из крупнейших лагерей.
Потом мы, москвичи, часто встречали длинные колонны заключенных, и уже
не удивлялись, не бежали навстречу, это было обыкновенно.
Ту первую встречу я помнила всегда. Значит - знала. Но это мне не
мешало верить в справедливость и доброту мирозданья к человеку. Верить даже
не на интеллектуальном, а на каком-то биологическом уровне. Может быть,
оттого, что во мне, как и в Варламе Тихоновиче, гены древнего
священнического рода. И хотя я, как и он, неверующая, но на каком-то
генетическом уровне во мне закрепилась вера в добрые высшие силы. Варлам
Тихонович писал мне: "Мы очень с тобой похожи". В этом мы действительно были
похожи.
Есть и еще один исток "похожести" - мы оба выросли на книгах, на
литературе XIX века. Об этом мне В.Т. сказал в одну из первых же встреч.
Если тщательно проанализировать стихи и прозу Варлама Тихоновича, то
обнаружится в нем даже не вера - структура души, сознающей свое единство с
вечной и высшей силой. В "Вишерском антиромане" он писал: "Идеальная цифра -
единица. Помощь "единице" оказывает Бог, идея, вера... Достаточно ли
нравственных сил у меня, чтобы пройти свою дорогу как некоей единице - вот о
чем я раздумывал в 95 камере мужского одиночного корпуса Бутырской
тюрьмы..." Это было в 1929 году.
Он и прошел свой путь "единицей" - в первой, главной ипостаси своей
личности.