"Hаум Синдаловский. Мифология Петербурга (Очерки) " - читать интересную книгу автора

Нарвские ворота"... Сенат и Синод, объединенные величественной аркой над
Галерной улицей, для петербуржцев всегда были символами взяточничества и
коррупции. А знаменитые Нарвские ворота, действительно, давали повод для
ассоциаций, связанных с приблизительностью, неточностью. Оказывается, первые
триумфальные ворота, названные Нарвскими, появились в 1814 году около
Обводного канала. Они предназначались для торжественной встречи воинов -
победителей Наполеона, возвращавшихся из Франции. Строил их архитектор
Джакомо Кваренги. Но построенные из недолговечных материалов - дерева и
алебастра, ворота вскоре обветшали. И тогда их решили возобновить. Новые
триумфальные ворота возводил уже другой архитектор - В. П. Стасов. Изменено
было и место установки ворот. Иным был и материал, на этот раз - кирпич и
медь. Таким образом, торжественно открытые в 1834 году Нарвские ворота были
как бы и те, и не те. Приблизительно те... Так появилась в Петербурге
известная формула приблизительности, неточности.
Постоянно разрастаясь, Петербург последовательно включал в свои границы
вначале городские окраины, затем - ближайшие пригороды, а часто и целые
поселки и деревни. Все это так или иначе отражалось в фольклоре, в том
числе - в городской фразеологии. Когда в бывшем поселке Рыбацком началось
массовое жилищное строительство, то получение квартиры в этом удаленном
районе города называлось не иначе, как "Рыбацкое счастье". Если петербуржцу
надо сказать, что времени еще вполне достаточно, он может воспользоваться
недавно появившейся поговоркой: "Даже из Купчина можно успеть".
История Петербурга-Петрограда-Ленинграда окрашена целым спектром чувств
и эмоций - от отчаянья и надежды в периоды смут и несчастий до ликующей
радости в дни побед и успехов. Следы этой радуги переживаний легко
обнаружить в петербургской фразеологии. Это и известная формула общности:
"Братцы-ленинградцы", и присказки, рожденные в дни неуверенности и сомнений
первых лет перестройки: "С дамбой ли, без дамбы - все равно нам амба", "Жить
бы на Фонтанке, но с видом на Манхеттен", и, наконец, формула переходного
времени: "Уже не Одесса, но еще не Петербург".
В этой связи хочется ненадолго вернуться на сто лет назад. В 1880-х
годах петербургская статистика отметила угрожающий рост самоубийств.
Причем, особенно пугало, что это было связано с Невой. Отчаявшиеся
неудачники, проигравшиеся авантюристы, отвергнутые влюбленные недолго думая
топились. Это немедленно стало темой городского фольклора. Но обратите
внимание, какой изящный эвфемизм предложила петербургская фразеология взамен
грубого "утопиться": "Броситься в объятия красавицы Невы".
Топонимика, что в буквальном переводе с греческого означает название
или имя места, всегда представляет некое дуалистическое единство
официального и неофициального. Наряду с формальным названием того или иного
городского объекта, зафиксированным в справочниках и путеводителях, на
городских картах и уличных указательных табличках, зачастую существовало
другое, а нередко и третье, и четвертое - народное, равно известное среди
населения. Причем, если официальное имя подвергалось критике, доходящей
порой до требований изменения, то неофициальное принималось, как правило,
безоговорочно, точнее - либо просто не приживалось и мгновенно исчезало из
употребления, либо приживалось и тогда становилось равноправным с
официальным.
Петербург в этом смысле исключения не составил. Более того, история его
топонимики и начиналась с просторечных, народных названий, ибо первые указы