"Константин Михайлович Симонов. Третий адьютант (про войну)" - читать интересную книгу автора

чужую храбрость. Но сейчас ему казалось, что комиссар прав.
- Да, - сказал он.
В печке трещали поленья. Комиссар спал, упав лицом на десятиверстку и
раскинув на ней руки так широко, как будто он хотел забрать обратно всю
начерченную на ней землю.
Утром комиссар сам выехал на полуостров. Потом он не любил вспоминать
об этом дне. Ночью немцы, внезапно высадившись на полуострове, в жестоком
бою перебили передовую пятую роту - всю, до последнего человека.
Комиссару в течение дня пришлось делать то, что ему, комиссару
дивизии, в сущности, делать совсем не полагалось. Он утром собрал всех,
кто был под рукой, и трижды водил их в атаку.
Тронутый первыми заморозками гремучий песок был взрыт воронками и
залит кровью. Немцы были убиты или взяты в плен. Пытавшиеся добраться до
своего берега вплавь потонули в ледяной зимней воде.
Отдав уже ненужную винтовку с окровавленным черным штыком, комиссар
обходил полуостров. О том, что происходило здесь ночью, ему могли
рассказать только мертвые. Но мертвые тоже умеют говорить. Между трупами
немцев лежали убитые красноармейцы пятой роты. Одни из них лежали в
окопах, исколотые штыками, зажав в мертвых руках разбитые винтовки.
Другие, те, кто не выдержал, валялись на открытом поле в мерзлой зимней
степи: они бежали и здесь их настигли пули. Комиссар медленно обходил
молчаливое поле боя и вглядывался в позы убитых, в их застывшие лица: он
угадывал, как боец вел себя в последние минуты жизни. И даже смерть не
мирила его с трусостью. Если бы это было возможно, он похоронил бы
отдельно храбрых и отдельно трусов. Пусть после смерти, как и при жизни,
между ними будет черта.
Он напряженно вглядывался в лица, ища своего адъютанта. Его адъютант
не мог бежать и не мог попасть в плен, он должен быть где-то здесь, среди
погибших.
Наконец сзади, далеко от окопов, где дрались и умирали люди, комиссар
нашел его. Адъютант лежал навзничь, неловко подогнув под спину одну руку и
вытянув другую с насмерть зажатым в ней наганом. На груди на гимнастерке
запеклась кровь.
Комиссар долго стоял над ним, потом, подозвав одного из командиров,
приказал ему приподнять гимнастерку и посмотреть, какая рана.
Он посмотрел бы и сам, но правая рука его, раненная в атаке
несколькими осколками гранаты, бессильно повисла вдоль тела. Он с
раздражением смотрел на свою обрезанную до плеча гимнастерку, на кровавые,
наспех намотанные бинты. Его сердили не столько рана и боль, сколько самый
факт, что он был ранен. Он, которого считали в дивизии неуязвимым! Рана
была некстати, ее скорее надо было залечить и забыть.
Командир, наклонившись над адъютантом, приподнял гимнастерку и
расстегнул белье.
- Штыковая, - сказал он, подняв голову, и снова склонился над
адъютантом и надолго, на целую минуту, припал к неподвижному телу.
Когда он поднялся, на лице его было удивление.
- Еще дышит, - сказал он.
- Дышит?
Комиссар ничем не выдал своего волнения.
- Двое, сюда! - резко приказал он. - На руки, и быстрей до