"Жорж Сименон. Я вспоминаю" - читать интересную книгу автора

льда. Наверно, ветер переменился, пока мы сидели в школе. Тяга в печке
была плохая, и брат Мансюи, пряча руки в рукава сутаны, велел нам встать
в круг и кружиться по классу, чтобы согреться. Брат Мансюи - арденнский
крестьянин, круглолицый, с добрыми глазами.
Мы писали палочки, а он расхаживал между желтыми партами и зорко
следил за нами, зная в то же время, что и мы следим за ним не менее
зорко. Это наша обычная игра. В просторных карманах его черной с белыми
брыжами сутаны всегда лежат две коробочки из папье-маше с японским
узором. В одной нюхательный табак, в другой-старательные резинки в форме
фиалок; такие не продаются ни в одной лавочке.
Брат Мансюи перемещается по классу бесшумно: ты думаешь, что он в
другом конце, а он вырастает
у тебя за спиной, молча улыбаясь безмятежной улыбкой и притворяясь,
что глядит совсем в другую сторону.
Чувствуешь прикосновение его сутаны. На мгновение замираешь в
надежде: а вдруг?.. Но он уже неуловимым движением фокусника положил на
край твоей парты фиалковую резинку.
Двор и вообще все вокруг залито мертвенно-синюшной белизной.
Кирпичные фасады темнеют; камень, которым облицованы нижние этажи,
пронзительно бел, и на нем обозначились потеки.
Вот-вот зажгут свет. За стеклянной перегородкой ритмично и тягуче,
как песню, твердят урок дылды из третьего и четвертого класса начальной
школы. Кто увидел первые снежные хлопья?
Но вот уже все смотрят во двор. Если приглядеться, заметишь крошечные
снежинки, медленно летящие с неба.
Мы как в лихорадке. Темнеет, снежные хлопья летят все быстрее, все
гуще. Вот зажегся газ в комнате ожидания, налево от подъезда, где
сгрудились вокруг печки матери учеников.
Без пяти четыре. Все ученики встают и читают молитву. Из других
классов доносятся более взрослые голоса, повторяющие то же самое.
Топчемся на месте, строимся. Дверь распахивается.
Не тает! Снег лежит и не тает - по крайней мере, на мостовой, между
булыжников.
Кто в черном грубошерстном плаще, кто в синем ратиновом пальто с
золотыми пуговицами. Всех нас, возбужденных, похожих на гномиков,
инспектор ведет строем до угла улицы. Там мы разлетаемся с шумом,
рассыпаемся в зыбком, снежном, искажающем контуры тумане, из которого,
подобно дальним огням в море, светят газовые фонари.
Нам слишком просторно в квартале и даже на площади Конгресса. С нас
хватает небольшого пространства поближе к улице Пастера, перед бакалеей
с тускло освещенной витриной.
Наконец-то замерзли ручейки вдоль тротуаров, и по ним скользят
старшие мальчишки; на спинах у них ранцы.
Толкотня. Кто-то падает, ему помогают подняться. Лица смутно белеют
под капюшонами, глаза блестят, нас все больше лихорадит, насыпь на
площади обрастает снегом; вокруг черных ветвей вязов появляется снежная
кайма.
Какой-то верзила веско объявляет:
- Здесь каток не для малышей! Пусть идут и катаются в другом месте.
Мы возимся в снежной темноте-пятнадцать - двадцать человечков. Пальцы