"Жорж Сименон. Дождь идет" - читать интересную книгу автора

- Жером... Ты что делаешь?..
Чего же спрашивать, она же видела и знала, раз я стоял перед ней. Но
она не знала, как удалить меня от тети.
- Сходи побыстрее, купи четыре ломтя ветчины... От окорока... И
предупреди, чтоб не резали так толсто, как в прошлый раз...
И вот только благодаря ветчине я узнал, что в то время, как женщина
кричала под окном Рамбюров, Альбер сидел дома один. Я побежал, крепко
зажав в кулаке выданный мне серебряный франк. Я ни на кого не глядел.
Ничего не слышал. Ворвался в колбасную и, задыхаясь, передал поручение.
Потом с пакетиком в руке вышел, колени у меня все еще дрожали. Не
знаю уж почему, я заглянул в лавку старухи Тати.
Это была самая грязная лавка в нашем квартале. Помещалась она в
первом этаже, где было темно, как в подвале, туда и в самом деле вели
вниз две ступеньки. Стены окрашены в безобразный буро-коричневый цвет. И
освещалась лавка одной-единственной керосиновой лампой с резервуаром
синеватого стекла.
Никто из мало-мальски уважающих себя людей не покупал ничего у Тати,
торговавшей понемногу всем, но всегда залежалым товаром; я заметил на
витрине головку цветной капусты, несколько пучков лука-порея, два кочана
- ничего свежего, сегодняшнего, - яйца в проволочной корзинке, вазы с
затвердевшими карамельками. Из лавки несло растительным маслом и
керосином.
Зато в конце прилавка, на листе цинка, - батарея бутылок, увенчанных
пробками с жестяными носиками; ради этих бутылок сюда и забегали кое-кто
из женщин, чтобы под предлогом хозяйственных закупок пропустить рюмочку
кальвадоса, а то и отдающей сивухой дрянной водки.
И в этой-то лавке, между двумя липкими прилавками, стояла в тот вечер
мадам Рамбюр, стояла прямая, с обычным достоинством, но словно бы
потускневшая; впрочем, возможно, в том повинно было дурное освещение.
Почти совсем плешивая старуха Тати отвешивала ей стручковую фасоль. И
сейчас еще вижу эту зелень фасоли и светло-коричневый бумажный пакет на
медной чашке весов.
Но особенно запомнился мне взгляд, брошенный мадам Рамбюр на улицу,
на тротуар, на меня, - робкий взгляд, полный страха столкнуться с
врагом.
Я решил с ней заговорить. Я не размышлял. Решение пришло само. Мне
непременно надо с ней поговорить, открыть ей...
Пакетик с ветчиной, который я держал в руке, стал совсем холодный -
видимо, из-за пергаментной бумаги. Во рту будто замазка от ломтика
кровяной колбасы, которой, как обычно, угостила меня колбасница.
Мадам Рамбюр купила кочешок цветной капусты и четвертушку кружка
древней колбасы, висевшей над вазой с карамельками на витрине. Потом
долго шарила в портмоне с тем сокрушенным видом, с каким бедняки в
лавках расстаются с каждой монеткой.
Звякнул дверной колокольчик. Я задрожал. На улице вроде бы никого...
Рядом мастерская бондаря, где
витрину заменяли широкие ворота, а по другую сторону - кузница.
- Ма...д...
Я до того оробел, что не мог продолжать. Слова не шли с языка. Я
страдал. Но мне во что бы то ни стало хотелось ей сказать, сказать,