"Морис Симашко. Гу-га" - читать интересную книгу автора

халате.
- Бир мин беш юз сум{7} ,- говорю я.
Старик приподнял сапоги за голенища, мельком посмотрел на подошву.
- Вир мин.{8}
Старику, наверно, за семьдесят. Халат распахнут и под белой холщовой
рубахой видна могучая загорелая грудь. Мы встречаемся с ним глазами.
- Бери, ака, - говорю.
Старик отсчитывает мне тридцать три красных тридцатки и десятку,
заворачивает сапоги в платок, кладет на высокую арбу.
- Эй, бала{9}! - слышу, когда иду уже к своим. Возвращаюсь, не понимая,
в чем дело. Старик достает из мешка на арбе кишмиш и в сложенных вместе
ладонях протягивает мне. Я снимаю пилотку, и он сыплет кишмиш туда. Ладони у
него твердые, коричневые от солнца. Он смотрит на остальных, стоящих в
стороне, и досыпает еще одну пригоршню. Пилотка полна до краев.
- Рахмат, ака! - говорю.
Старик поворачивается спиной, поправляет мешки на арбе и больше не
глядит в нашу сторону. Мы рассыпаем крупный черный кишмиш по карманам и идем
в ряды.
Сегодня день не базарный, но народу достаточно. Накупаем гору лепешек,
халвы, мешалды{10} в больших пиалах, едим, сидя у арыка, макая горячие
лепешки в густую белую массу.
- Может" возьмем?- говорит Кудрявцев.
У Со плоская английская манерка с крышкой. Я иду в магазин, и мне за
триста рублей наливают что-то желтое, пахнущее остро и приятно. По очереди
мы пьем из крышки. Пью я, наверно, третий или четвертый раз в жизни. Меня
это почему-то нисколько не берет. В пятнадцать лет пришлось мне впервые
выпить поллитра водки на троих. Было это за месяц до войны. Нам в спецшколе
как раз выдали форму. Пили мы из горлышка. Тогда я даже не понял, что выпил:
воду или что-то еще. Вкуса в этом я до сих пор не понимаю. Но то, что пьем
сейчас, сладкое и пахнет печеньем. Мать, когда пекла что-то в день моего
рождения, клала в печенье ваниль"
Валька Титов смотрит на солнце, потом на "Омегу" на своей руке. Пора
двигаться. Когда идем назад, над нами опять пролетает Шамро - в обратном
направлении. Пять дней назад привезли бензин, и летают сейчас у нас в две
смены, до вечера. С нашими из эскадрильи я уже вчера попрощался"
По дороге на минуту отхожу в сторону, к почте, опускаю в ящик два
письма: одно родителям, другое" другое той, которую люблю. Про то, что
случилось, ничего, конечно, не пишу.
Возле штаба проходим, как положено: сопровождающие с оружием сзади,
Валька Титов впереди, мы трое посредине. Потом сворачиваем в боковую улицу и
опять идем как придется. Листья из-за дувалов касаются моей головы. Совсем
близко вдруг слышен паровозный гудок. Выходим из садов прямо к вокзалу.
Так и есть. Надька и Ирка ждут уже в станционной беседке.
- Твои! - с легкой насмешкой говорит мне Кудрявцев.
Я оставляю своих, иду к ним. Девочки наперебой начинают говорить, что
сорвались с химии и уже три часа ожидают здесь. В штабе Мишка Рыбалко сказал
им, что мы ушли еще утром.
- Поезд через полтора часа, - говорю я.
- Опаздывает на пять часов, я узнавала! - сообщает Ирка.
У нее перевязанный ленточкой пакет с чем-то там. У Надьки в мешочке