"Роберт Сильверберг. Книга Черепов" - читать интересную книгу автора

еще этот твой тягучий акцент; а это аристократическое убеждение в том, что
обязательства любого рода - нечто грязное и неприличное, что они...
- Не надо меня обличать, пожалуйста, - перебил Тимоти. - У меня нет
настроения углубляться в этнопсихологический анализ. Довольно утомительное
занятие.
Произнес он это вежливо, уходя от разговора с назойливо настойчивым
еврейским мальчиком, вполне дружелюбным, достойным истинного американца
способом.
Больше всего я ненавидел Тимоти, когда он начинал щеголять передо мной
своей наследственностью, своим естественным произношением напоминая мне, что
его предки основали эту великую страну, в то время как мои копали картошку в
литовских лесах.
- Хочу еще немножко вздремнуть, - сказал он. Оливеру же заметил:
- Чуть повнимательней следи за этой долбаной дорогой, ладно? И разбуди
меня, когда доберемся до Шестьдесят седьмой.
Теперь, когда он обращался не ко мне - непростому, действующему на
нервы представителю чуждой, малоприятной, но, что не исключено,
превосходящей породы, - в его голосе произошла некоторая перемена. Теперь он
сделался сельским помещиком, разговаривающим с простым крестьянским парнем.
Такие отношения подразумевают отсутствие каких бы то ни было сложностей.
Дело, конечно, не в том, что Оливер так уж прост. Но именно таков был его
экзистенциальный образ в глазах Тимоти, и образ этот действовал, определяя
их отношения независимо от реального положения вещей.
Тимоти зевнул и снова отключился. Оливер резко надавил на педаль газа,
и мы стрелой помчались за грузовиком, ставшим причиной наших неприятностей.
Обогнав его, Оливер перестроился и занял позицию впереди, как бы
подзадоривая водителя сыграть еще разок в ту же игру. Я беспокойно оглянулся
на красно-зеленое чудовище, нависшее над нашим задним бампером. Вверху
неясно маячило злое, угрюмое, неподвижное лицо водителя: здоровенные
небритые щеки, холодные глаза с прищуром, плотно сжатые губы. Будь его воля,
он бы смел нас с дороги. От него исходили волны ненависти. Он ненавидел нас
за то, что мы молоды, за то, что мы симпатичны (это я-то симпатичен!), за
то, что у нас есть время и gelt* [деньги (нем.).] учиться в колледже и
забивать себе мозги всякими бесполезными вещами. Там, наверху, сидело само
невежество, причем воинствующее. Плоская голова под засаленной тряпичной
кепкой. Более патриотичный, с более высокими, чем у нас, моральными устоями
трудяга-американец, раздосадованный тем, что вынужден болтаться за четырьмя
щенками-умниками. Я хотел было попросить Оливера перестроиться, прежде чем
нас протаранят, но тот не сходил с полосы, держа скорость на пятидесяти
милях в час, блокировав грузовик. Иногда Оливер бывает очень упрям.

Мы уже въехали в Нью-Йорк по какому-то шоссе, прорезавшему Бронкс.
Места, мне незнакомые. Я - дитя Манхэттена: ездил только подземкой. Даже
автомобиль водить не умею. Автострады, машины, бензоколонки, будки сборщиков
платы - все это материальные свидетельства цивилизации, с которой мне
пришлось столкнуться лишь косвенно. Еще школьником наблюдал я за ребятами из
предместий, наводнявших город по уик-эндам. Все они были в машинах, а рядом
с ними сидели златовласые шиксы. Нет, не мой это мир, совсем не мой. Хоть и
было им всего лет по шестнадцать-семнадцать, как и мне, они казались мне
полубогами. С девяти до половины первого они раскатывали по побережью, а