"Андрэ Шварц-Барт. Последний из праведников " - читать интересную книгу автора

нравы там были тихи, почти человечны. Евреям разрешалось обрабатывать клочок
земли или заниматься каким-нибудь ремеслом, а не только ростовщичеством, и
даже приносить клятву в суде, словно у еврея настоящий человеческий язык. То
была не жизнь, а предвкушение рая.
Единственное облако омрачало существование: обычай, называемый "Кофиц",
требовал, чтобы каждый год накануне христианской пасхи глава еврейской
общины являлся без сюртука в собор, где под звуки мессы граф Тулузский
торжественно наносил ему пощечину.
Однако века смягчили этот обычай. Получив сумму в пятьдесят тысяч экю,
сеньор удовлетворялся символической пощечиной на расстоянии шести шагов.
Именно так и водилось к тому времени, когда Израиля узнал один из английских
эмигрантов и "донес" на него евреям Тулузы. Израиля извлекли из сапожной
лавки, благословили его самого и мать его, и отца, и всех предков, и всех
потомков, и волей-неволей он согласился стать главой общины, что, впрочем,
уже не таило в себе былой опасности.
Шли годы, принося с собой страдания и маленькие радости, которые он,
как и прежде, перекладывал в стихи. Тайком иногда сапожничал. В 1348 году от
рождества Христова скончался старый граф Тулузский. У сына его были отменные
наставники, и он решил вернуться к обряду пасхальной пощечины.
Израиль предстал пред ним босой, в одной рубахе и обязательном колпаке,
на спине и на груди были нашиты два больших желтых круга... А за плечами у
него было семьдесят два года... Огромная толпа собралась поглазеть на
пощечину. Покатился по земле колпак. Израиль, согласно старому обычаю,
наклонился его поднять и отвесил молодому графу три благодарственных
поклона.
Затем, поддерживаемый единоверцами, прошел сквозь улюлюкающую толпу.
Когда он добрался до дому, правый глаз его ободряюще улыбался. "Дело
привычки, - сказал он жене, - а я вроде бы уже и привык". Но над щекой с
отпечатками всей пятерни плакал левый глаз. И на следующую ночь старая кровь
незаметно превратилась в воду. А еще через три недели, проявив
непростительную слабость, он умер от стыда.
Рабби Матитьяху Леви, сын его, был столь поглощен математикой,
астрономией и медициной, что самим евреям случалось подозревать его в союзе
с сатаной. Ему свойственно было необычайное проворство во всем. В одном из
своих повествований Иоханан Бен Хасдай сравнивает его с хорьком. Другие
авторы поясняют это сравнение: он, казалось, каждую минуту готов обратиться
в бегство.
Матитьяху занимался медициной в Тулузе, в Оше, в Жимоне, в
Кастельсарразене, в Альби, в Гайаке, в Рабастенсе, в Верден-сюр-Гароне и
разделил судьбу еврейских врачей своего времени. В Оше и Гайаке его обвинили
в умерщвлении больных христиан, в Кастельсарразене приписывали заражение
проказой, в Жимоне он отравлял колодцы, в Рабастенсе применял эликсир,
настоенный на человеческой крови, а в Тулузе исцелял невидимой рукой сатаны.
И, наконец, в Верден-сюр-Тирон занес чуму.
Своей жизнью он был обязан больным, которые предупреждали его об
опасности, прятали, помогали скрыться.
Неоднократно повелевали ему прекратить занятия медициной, но он,
говорит Бен Хасдай, но какой-то странной причине всегда раскрывал двери
перед больным христианином. И уж какие только слухи не ходили о его смерти!
И в Муассаке его бросили в еврейскую братскую могилу, и в Оше заживо сожгли