"Т.А.Шумовский. У моря арабистики " - читать интересную книгу автора

просто стал внимательно отмечать каждый мой удачный ответ, он по
крупице собирал то хорошее, на что я был способен. Если мне вдруг
приходилось останавливаться, не зная, как сказать дальше, он находил нужное
сло-во - 0дН0 слово! - от которого развертывалась моя; дальнейшая мысль.
Оказалось, что дела с арабским языком у меня в общем шли хорошо - интерес к
нему и упорные занятия давали свои плоды,- но для уверенности в себе нужно
было признание со стороны. Юшманов достойно оценил мои старания, и это
наполнило меня верой в свои силы. Теперь каждый урок, на котором я мог
показать работу своего ума и получить одобрение найденного пути, превращался
для меня в светлый праздник. Чувство роста укрепляло и вдохновляло. Николай
Владимирович, конечно, рисковал: постоянные похвалы могут взрастить
самовлюбленную посредственность. Но он словно видел тот путь, которым я
пришел к арабистике, и сознавал, что самовлюбленность ко мне не привьется, а
без умеренной дозы честолюбия нет начинающего ученого.


* * *

Путь мой был и простым, и сложным. Всем арабским я стал болезненно
остро интересоваться с восьмилетнего возраста. Произошло это, во-первых, под
влиянием глав о сарацинах и о мусульманской Испании в растрепанном, без
начала и конца, старинном учебнике всеобщей истории, а во-вторых, сама жизнь
в древней Шемахе, где воздух, казалось, был напоен отзвуками истории
Ширванского царства, где кладбища и мечети хранили следы арабского
владычества, взывала к изучению старых рукописей. Дело жизни было выбрано
сразу, без колебания и чьих-нибудь советов. В школе я учился без напряжения;
дома никто не проверял моих тетрадей. Из предметов особенно любил
литературу, азербайджанский и русский языки, а также обществоведение.
Большой семье, оставленной покойным отцом, жилось трудно. С мыслью о том,
что все равно буду заниматься арабистикой в свободные часы, я подал
заявление в Бакинский техникум нефтяного машиностроения, чтобы скорей
получить специальность и заработок. Но жить на три дома было нелегко, и я
вернулся в Шемаху. В следующем году пытался поступить в сельскохозяйственный
инсти


13

тут, но по формальным мотивам не приняли. Все шло к лучшему. Заканчивая
школу, я заявил дома, что поеду в "вуз по арабскому языку", не зная, есть ли
такой на свете. Мачеха ворчала: "Добро бы выучиться на инженера, врача,
агронома, на худой конец, стать педагогом, а какой прок в мертвых языках?"
Но я стоял на своем и, уезжая, сманил на избранную стезю и своего школьного
друга азербайджанца Халила Рагимова. В Баку мы около месяца терпеливо
обивали пороги Наркомпроса и наконец 9 сентября 1931 года, вне себя от
счастья, выехали по наркоматскому литеру учиться в Ленинградский институт
живых восточных языков!..
Ленинград встретил нас проливным дождем. В институте, который мы нашли
с трудом, нас недоуменно оглядели: "Мальчики, здесь комвуз..." Халил был так