"Бруно Шульц. Санатория под клепсидрой" - читать интересную книгу автора

дефилирующих по карнизу аттики. Иногда вдруг они разом срывались и совершали
полукруг над площадью. Тогда комната на мгновение освещалась распахнувшимися
маховыми перьями, расширялась отсветом далекого плеска крыл, а потом гасла,
когда, снижаясь, они крылья складывали.
- Тебе, Шлема, - сказал я, - я могу открыть тайну этих рисунков. С
самого начала меня разбирали сомнения, автор ли я их на самом деле. Иногда
они кажутся мне невольным плагиатом. Чем-то, что было внушено, подсказано...
Словно бы нечто чудесное воспользовалось моим вдохновением для неизвестных
мне целей. Ибо должен тебе сообщить, - тихо добавил я, глядя ему в глаза, -
что я открыл Подлинник...
- Подлинник? - переспросил он с лицом, осветившимся внезапным светом.
- Да. Впрочем, гляди сам, - сказал я, опустившись на колени у комодного
ящика.
Я вытащил сперва шелковое платье Адели, коробочку с тесемками, ее новые
туфельки на высоких каблуках. Запах пудры или духов распространился в
воздухе. Затем я извлек несколько книг; на дне, сияя, лежали давно не
извлекавшиеся драгоценные растрепанные страницы.
- Шлема, - сказал я взволнованно, - гляди, вот лежит...
Но он, погруженный в медитацию, стоял, держа туфельку Адели в руке, и
глядел на нее с величайшей серьезностью.
- Этого Господь не сказал, - проговорил он, - и, однако, насколько
глубоко оно меня убеждает, припирает к стене, лишает последних аргументов.
Линии эти безусловны, на удивление точны, окончательны и, словно молния,
озаряют всю суть проблемы. Чем защититься, что им противопоставить, когда
сам уже куплен, обречен жребием и предан своими вернейшими сторонниками?
Шесть дней творенья было Господних и ясных. Но в день седьмой почувствовал
Он чужую мысль под рукой и, устрашенный, отнял длани от мира, хотя
творческий его порыв рассчитан был на еще многие дни и ночи. О, Иосиф,
берегись дня седьмого...
И, грозно вознося изящную туфельку Адели, он продолжал, словно бы
завороженный сияющей иронической выразительностью пустой этой лаковой
скорлупки: - Постигаешь ли ты чудовищный цинизм сего символа на ноге
женщины, провокацию беспутной ее поступи на изощренных этих каблуках? Как
могу я оставить тебя под властью подобного символа! Упаси меня, Господи,
допустить такое...
Говоря это, он сноровистыми движениями запихивал туфельки, платье, бусы
Адели за пазуху.
- Что ты делаешь, Шлема? - спросил я потрясенно.
Но он, слегка припадая на ногу в своих коротковатых клетчатых брюках,
быстро направился к выходу, на пороге еще раз обратил ко мне бесцветное,
совершенно размытое лицо, поднес руку к губам успокаивающим жестом и пропал
за дверьми.


ВЕСНА

I

Вот она - история одной весны, весны, что была истинней, ярче и
ослепительней прочих весен, весны, принявшей всерьез свой дословный