"Бруно Шульц. Коричневые лавки " - читать интересную книгу автора

эманациями множества жизней и событий - утилизованная обстановка, богатая
специфическими компонентами человеческих устремлений; развалины, обильные
перегноем воспоминаний, тоскований, безнадежной скуки. На таковой почве
подобная псевдовегетация прорастала наскоро и наспех, паразитировала обильно
и эфемерически, выгоняла мимолетные генерации, которые порывисто и пышно
расцветали, дабы сразу же угаснуть и увянуть.
Обои в названных жилищах должны быть весьма обветшалыми и усталыми от
непрестанных блужданий по всем каденциям ритмов, и неудивительно, что они
обольщаются привадами далеких сомнительных миражей. Корень мебели, ее
субстанция должны быть изначально развязаны, дегенерированы и податливы
преступным искусам; тогда на больной этой, усталой и заброшенной почве
процветет, словно прекрасная сыпь, налет фантастический, буйная цветная
плесень.
- Вам известно, сударыни,- говорил мой отец,- что в старых квартирах
бывают комнаты, о которых забыли. Не посещаемые месяцами, они прозябают в
забвении меж старых своих стен, случается даже, самозамуровываются,
зарастают кирпичами и, раз навсегда утраченные для нашей памяти, теряют
заодно понемногу и свою экзистенцию, Двери, ведущие в них с какой-нибудь
лестничной площадки черного хода, могут быть столь долго незамечаемы
домашними, что врастают, уходят в стену, каковая затирает следы их
фантастическим рисунком царапин и трещин.
- Как-то на исходе зимы,- говорил мой отец,- через многие месяцы я
попал ранним утром в такую полузабытую анфиладу и был потрясен увиденным.
Изо всех щелей пола, от всех карнизов и проемов тянулись тонкие побеги
и заполняли серый воздух мерцающим кружевом филигранной листвы, ажурной
чащобой некоей теплицы, полной шепотов, бликов, колышимостей какой-то
ненастоящей, но блаженной весны. У кровати, под многолапой люстрой, возле
шкафов колыхались купы хрупких дерев, разбрызгиваясь кверху светозарными
кронами, фонтанами кружевной листвы, бьющими в намалеванные потолочные
небеса распыленным хлорофиллом. В спешном процессе цветения завязывались в
листве громадные белые и розовые цветы, на глазах вспухали бутонами,
выворачивались изнутри розовой мякотью и переливались за края, теряя
лепестки и распадаясь в торопливом увядании.
- Я был счастлив,- продолжал отец,- внезапным этим цветением, которое
наполняло воздух мерцающим шелестом, мягким шумом, сыплющимся, словно
цветное конфетти, сквозь тонкие розги веточек.
Я лицезрел, как из трепетания воздуха, из ферментации куда как щедрой
атмосферы выделяется и материализуется торопливое это цветение, переливание
и распад фантастических олеандров, наполнявших комнату мешкотным редким
снегопадом огромных розовых соцветий.
- Прежде чем наступил вечер,- завершал он,- не осталось и следа от
столь пышного цветения. Иллюзорная фата-моргана была всего-навсего
мистификацией, казусом преудивительной симуляции, предпринятой материей,
подделавшейся под реальный жизненный антураж.
В день этот отец мой был невероятно оживлен, глаза его, хитрые
ироничные глаза, сверкали задором и юмором. Но вот, внезапно посерьезнев, он
снова принялся анализировать бесконечный диапазон форм и оттенков, какие
принимала многоликая материя. Он тяготел к формам рубежным, сомнительным и
проблематичным, таким, как эктоплазма сомнамбуликов, псевдоматерия,
каталептическая эманация мозга, в определенных случаях распространявшаяся