"Василий Шукшин. Из детских лет Ивана Попова" - читать интересную книгу автора

вот, пожалуйста: сразу непостижимый, душу сосущий, захватывающий ужас. И
сил нет оторваться, и жутко. Хоть бы завтра дедушка не хворал, хоть бы он
пришел, курил бы, лежал на лавке, накрывшись тулупом (он не мог спать на
кровати под одеялом), хоть бы он... Мы бы... я бы снова стал читать этого
"Вия" и дочитал бы до конца.
- Ты не бойся, сынок, спи. Книжка она и есть книжка, выдумано все. Кто он
такой, Вий?
- Главный черт. Я давеча в школе маленько с конца урвал.
- Да нету никаких Виев! Выдумывают, окаянные, - ребятишек пужать. Я
никогда не слыхала ни про какого Вия. А то у нас старики не знали бы!..
- Так это же давно было! Может, он помер давно.
- Все равно старики все знают. Они от своих отцов слыхали, от дедушек...
Тебе же дедушка рассказывает разные истории? - рассказывает. Так и ты
будешь своим детишкам, а потом, может, внукам...
Мне смешно от такой необычайной мысли. Мама тоже смеется.
- Вот чего, - говорит она, - побудьте маленько одни, я схожу сено подберу.
Давеча везла да в переулке у старухи Сосниной сбросила навильник. Она
подымается рано - увидит, подберет. А жалко - добрый навильник-то.
Посидишь, ничего?
- Посижу, конечно,
- Посиди, я скоренько. Огонь не гаси. С печки не слазь.
Мама торопливо собралась, еще сказала, чтоб я никого не боялся, и ушла. Я
стал думать, что я опять не отдал должок (семнадцать бабок) Кольке
Быстрову - чтоб не думать про Вия. Тоже невеселая дума (неделю уже не могу
отдать), но уж лучше про это, чем... Но мысли мои упрямо возвращаются к
Вию; возникает неодолимое желание посмотреть вниз, в темный угол. Я
начинаю отчаянно бороться с этим желанием, отвернулся к Тале, внушаю себе
знакомое: на печке никакая нечистая сила не страшна, на печку они не могут
залезть, им не дано, они могут сколько им влезет звать, беситься, стращать
внизу, но на печку не полезут, это проверено. Покрутятся до первых петухов
и исчезнут. Лежу и стараюсь повеселей думать об этом. Но точно кто за
волосы тянет - затылок сводит от желания посмотреть вниз, в угол. Сил моих
нет бороться. И уж думаю: ну, загляну! Пусть они попробуют на печку
залезть. Пусть они только попробуют... И тут я слышу в сенях торопливые
шаги. Я цепенею от ужаса... Кто там? Мама еще до старухи Сосниной не
дошла... Вот уж за скобку взялись... Я дернул одеяло на себя, укрылся с
головой - чтоб только не видеть... Господи, Господи!.. Учиться хорошо
буду, маму слушаться... Дверь открылась, и я слышу мамин голос,
потревоженный скорой ходьбой:
- Спишь, сынок?
С сердца схлынул мглистый, цепкий холодок жути.
- Ты, мам? Ты чего скоро-то?
- Да я подумала: чего же я одна-то пошла, мне же одной-то не донести -
навильник-то добрый... Пойдем-ка возьмем веревки, навяжем две вязанки да
принесем. Жалко бросать-то. Таля-то спит?
Я мигом слетаю с печки.
- Спит. Я счас... Она сроду не проснется!
И вот мы идем темной улицей близко друг к другу... Молчим. Поспешаем. Я
считаю, сколько еще домов осталось до старухи Сосниной. Пять. Вот -
переулочек. Тут - четыре избы и длинный огород этой самой старухи.