"Василий Шукшин. Чередниченко и цирк" - читать интересную книгу автора

- Бо-ге-ма. Через "о",
- Ну, какая разница? Суть-то одна. Разная, так сказать, по форме, но
одинаковая по содержанию. Мне хочется уберечь вас от такой жизни, хочется
помочь.... начать жизнь морально и физически здоровую.- Чередниченко сам
проникался к себе уважением - за высокое, хоть негромкое благородство, за
честность, за трезвый, умный взгляд на жизнь свою и чужую. Он чувствовал
себя свободно.- Допустим, что вы нашли себе какого-нибудь клоуна -
помоложе, возможно, поинтересней... Что дальше? Вот так вот кочевать из
города в город? О детях уже говорить не приходится! Им что!..- Чередниченко
имел в виду зрителей.- Посмеялись и разошлись по домам - к своим очагам.
Они все кому-то нужны, вы - снова в такую вот, извините, дыру - никому вы
больше не нужны. Устали вы греться у чужого огня! (Эту фразу он заготовил
заранее.) Я цитирую. И если вы ищете сердце, которое бы согрело вас,- вот
оно.- Чередниченко прижал левую руку к груди. Он чуть не заплакал от
нахлынувших чувств и от "Кокура". Долго было бы рассказывать, какие это
были чувства... Было умиление, было чувство превосходства и озабоченности
сильного, герой, и жертва, и учитель жили в эти минуты в одном
Чередниченко. Каким-то особым высшим чутьем угадал он, что больше так
нельзя, дальше будет хуже или то же самое... Надо уходить.- Не буду больше
утомлять вас - ухожу. Ночь вам на размышления. Завтра вы оставите записку
вашему служителю... такой, с бородавкой, в шляпе...
- Знаю.
- Вот, оставьте ему записку - где мы встретимся.
- Хорошо, оставлю.
Чередниченко пожал крепкую ладонь циркачки, улыбнулся, ласково и
ободряюще тронул ее за плечо:
- Спокойной... простите, наоборот, - неспокойной ночушки.
Циркачка тоже улыбалась:
- До свидания.
"Не красавица, но очень, очень миловидная,- подумал Чередниченко.- Эти
усики на губе, черт их возьми).. пушочек такой... в этом что-то есть.
Говорят -темпераментные".
Чередниченко вышел на улицу, долго шел какими-то полутемными переулками -
наугад. Усмехался, довольный. "Лихо работаешь, мужик,- думал о себе.-
Раз-два - и в дамки".
Потом, когда вышел на освещенную улицу, когда вдосталь налюбовался собой,
своей решительностью (она просто изумила его сегодня, эта решительность),
он вдруг ни с того ни с сего подумал: "Да, но как-то все ужасно легко
получилось. Как-то уж очень... Черт ее знает, конечно, но не оказаться бы в
дурацком положении. Может, она у них на самом плохом счету, может, ее...
это... того... Не узнал ничего, полетел сватать. Хоть бы узнал сперва!" С
одной стороны, его обрадовало, что он с таким блеском сработал, с другой...
очень вдруг обеспокоила легкость, с какой завоевалось сердце женщины. То
обстоятельство, что он, оказывается, умеет действовать, если потребуется,
навело его на мысль: а не лучше ли - с такой-то напористостью -
развернуться у себя дома? Ведь есть же и там женщины... не циркачки. Есть
одна учительница, вдова, красавица, степенная, на хорошем счету. Почему,
спрашивается, так же вот не прийти к ней вечерком и не выложить все
напрямик, как сегодня? Ведь думал он об этой учительнице, думал, но
страшился. А чего страшился? Чего страшиться-то?