"Михаил Шпагин. Гравюра на дереве (Журнал "Юный техник")" - читать интересную книгу автора

какие вычерчивал телеграфирующий карандашом передатчика".
Когда Художник вставлял в устройство для чтения другой микрофильм, руки
его дрожали от нетерпения.
"...Оригинальный пишущий телеграф изобрела Элиза Грэ. При таком
аппарате для передачи и чтения депеш не требуется никакого навыка, и,
кроме того, почерк воспроизводится с достаточной точностью..."
Почерк! В прежнем микрофильме было ясно сказано: "фигуры". Другой
аппарат? Там - Грея, здесь - Элизы Грэ. Нет, все верно; вот пример
переданной и принятой депеши. Вслед за строчками три "фигуры" - цветочки,
остроносый дамский ботинок и нечто похожее на муфту. Набор явно женский.
Так, значит, не Грей, а Грэ? Впрочем, Грей или Грэ, не это сейчас главное.
"...Практическое значение телеавтографа невелико... Нельзя, однако,
отрицать в нем оригинальности мысли и удачного осуществления последней".
Невелико? Еще как велико! Неважно кто - Грей, Грэ, - все равно
молодчина. И если тебя зовут Элиза, ты самая гениальная из всех женщин,
которых я видел и про которых слышал...
Что это было - слепое везенье? Подсказка интуиции?
Электронный мозг не сумел ничего добавить к идее далекого прошлого:
озарение, посещавшее прежних изобретателей, стоило точного расчета
современных. Однако современность подарила телеавтографу недостижимое в
XIX столетии совершенство воплощения: он научился повторять движения
пальцев с идеальной точностью. При первом же опыте Художник перепутал
оригинал переданной "депеши" с ее принятой копией и уже не смог различить
их. Он почувствовал себя звездолетчиком, приближающимся к долгожданной
планете...


Спустя два месяца Художник представил на вернисаж только что
выполненную гравюру на дереве. От прежних его работ она отличалась
предельной скупостью линий. Наметанный глаз профессионала ловил местами
следы торопливости - Художник и впрямь спешил к открытию выставки. Но
увиденное единожды изображение надолго оставалось в памяти. Было в лицах
старомодного мужчины с тросточкой и женщины с муфтой и двумя
непритязательными цветочками нечто прекрасное, не передаваемое словами, а
только резцом.
Были, конечно, здесь работы сильней, интереснее. Но дольше всего
посетители задерживались у экспоната, для художественной выставки весьма
необычного. В небольшом зале, отделенном от публики тонким шнуром, стоял
низкий, покрытый бархатом стол. На нем похожий формой и величиной на
чемодан ящик. На ящике лежала широкая с зачерненной поверхностью Доска,
отражавшаяся в большом зеркале. По ней медленно, словно в раздумье,
двигался резец. Он замирал, возвращался назад и вдруг снова бросался
вперед, оставляя за собой белый след и тонкую двухцветную стружку. Зеркало
же всем показывало, как на доске штрих за штрихом рос бесконечно далекий,
чужой и вместе с тем уже согретый человеческим взглядом и сердцем неземной
пейзаж. Это в сотнях километров отсюда, за стеклянной стеной, творил
Художник...