"Артур Шопенгауэр. Об университетской философии" - читать интересную книгу автора

терпение публики, которая читает из года в год бормотанье пошлых
философов-ремесленников, не взирая на мучительную скуку, покрывающую его
густым туманом, - читает, читает, а мысли все нет: писака, которому самому
не преподносилось ничего ясного и определенного, нагромождает слова на
слова, фразы на фразы и все-таки ничего не говорит, ибо ему нечего
сказать, и он ничего не знает, ничего не думает, и тем не менее хочет
говорить и потому выбирает свои слова не с тем, чтобы удачнее выразить
свои мысли и выводы, а с тем, чтобы половчее скрыть их отсутствие. Такого
рода продукты однако печатаются, покупаются и читаются, - и так дело идет
уже целые полвека, причем читатели и не замечают, что они, как говорится
по-испански, papan viento, т. е.
глотают пустой воздух. впрочем, в видах справедливости, я должен
упомянуть, что для поддержания в ходу этой мельницы часто применяют еще
очень своеобразную уловку, изобретение которой надо отнести на долю господ
Фихте и Шеллинга. Я разумею хитрый прием - писал темно, т. е. непонятно:
вся суть заключается собственно в таком преподнесении галиматьи, чтобы
читатель думал, будто - его вина, если он ее не понимает; между тем писака
очень хорошо знает, что это зависит от него самого, так как ему прямо
нечего сообщить действительно понятного, т. е. ясно продуманного. Без этой
уловки господа Фихте и Шеллинг не могли бы поставить на ноги свою
лже-славу. Но, как известно, никто не прибегал к этой уловке с такой
отвагой и в такой мере, как Гегель. Если бы этот последний с самого начала
в ясных и понятных словах высказал нелепую основную мысль своей
лже-философии, именно ту, в которой он прямо извращает истинный и
естественный ход вещей, выдавая общие понятия, отвлекаемые нами из
эмпирического воззрения, возникающие, следовательно, через мысленное
опущение определений, иными словами, отличающиеся тем большею пустотою,
чем они общие, - выдавая их за первое, коренное, истинно реальное (вещь в
себе, по кантовской терминологии), вследствие чего только к получает свое
бытие эмпирически реальный мир; если бы, говорю я, он дал ясную
формулировку этому чудовищному, этой, по истине, сумасбродной выдумке, и
добавил к тому, что эти понятия без нашего содействия сами себя думают и
движутся, - то каждый рассмеялся бы ему в лицо или пожал плечами и оставил
бы подобный вздор без всякого внимания. И в таком случае даже продажность
и низость напрасно стали бы испускать трубные звуки, чтобы величайшую
нелепость, какая была когда-либо слыхана, выдать миру за высшую мудрость и
этим навсегда скомпрометировать критическую способность немецких ученых.
Под оболочкой же непонятной галиматьи дело пошло, и сумасбродство
встретило успех:
Глупые люди всегда почитают и любят немало Всякие обиняки, что
скрываются между словами* Лукр. 1,642.
_________
* Перевод И. Рачинского.

Ободренный такими примерами, почти каждый жалкий писака старался с тех
пор писать с вычурной туманностью, чтобы казалось, будто нет слов,
способных выразить его высокие или глубокие мысли. Вместо того, чтобы
всячески стремиться быть ясным для своего читателя, он как-будто дразнит
его вопросом: "Не правда ли, ты не можешь отгадать то что я думаю?". Если
же тот, вместо того, чтобы ответить: "а наплевать мне на это!" и отбросить