"Михаил Шолохов. Рассказы, очерки, фельетоны, статьи, выступления (ПСС том 8)" - читать интересную книгу автора

отсыревший, перемешанный со снегом и льдом песок, и через час на лошадиных
боках и стегнах, под тонкими ремнями шлеек, уже показались белые пышные
хлопья мыла, а в утреннем свежем воздухе остро и пьяняще запахло лошадиным
потом и согретым деготьком щедро смазанной конской сбруи.
Там, где было особенно трудно лошадям, мы слезали с брички, шли пешком.
Под сапогами хлюпал размокший снег, идти было тяжело, но по обочинам дороги
все еще держался хрустально поблескивавший на солнце ледок, и там
пробираться было еще труднее. Только часов через шесть покрыли расстояние в
тридцать километров, подъехали к переправе через речку Еланку.
Небольшая, местами пересыхающая летом речушка против хутора Моховского
в заболоченной, поросшей ольхами пойме разлилась на целый километр.
Переправляться надо было на утлой плоскодонке, поднимавшей не больше трех
человек. Мы отпустили лошадей. На той стороне в колхозном сарае нас ожидал
старенький, видавший виды "виллис", оставленный там еще зимою. Вдвоем с
шофером мы не без опасения сели в ветхую лодчонку. Товарищ с вещами остался
на берегу. Едва отчалили, как из прогнившего днища в разных местах
фонтанчиками забила вода. Подручными средствами конопатили ненадежную
посудину и вычерпывали из нее воду, пока не доехали. Через час мы были на
той стороне Еланки. Шофер пригнал из хутора машину, подошел к лодке и
сказал, берясь за весло:
- Если это проклятое корыто не развалится на воде, - часа через два
приедем, раньше не ждите.
Хутор раскинулся далеко в стороне, и возле причала стояла такая тишина,
какая бывает в безлюдных местах только глухою осенью и в самом начале весны.
От воды тянуло сыростью, терпкой горечью гниющей ольхи, а с дальних
прихоперских степей, тонувших в сиреневой дымке тумана, легкий ветерок нес
извечно юный, еле уловимый аромат недавно освободившейся из-под снега земли.
Неподалеку, на прибрежном песке, лежал поваленный плетень. Я присел на
него, хотел закурить, но, сунув руку в правый карман ватной стеганки, к
великому огорчению, обнаружил, что пачка "Беломора" совершенно размокла. Во
время переправы волна хлестнула через борт низко сидевшей лодки, по пояс
окатила меня мутной водой. Тогда мне некогда было думать о папиросах, надо
было, бросив весло, побыстрее вычерпывать воду, чтобы лодка не затонула, а
теперь, горько досадуя на свою оплошность, я бережно извлек из кармана
раскисшую пачку, присел на корточки и стал по одной раскладывать на плетне
влажные, побуревшие папиросы.
Был полдень. Солнце светило горячо, как в мае. Я надеялся, что папиросы
скоро высохнут. Солнце светило так горячо, что я уже пожалел о том, что
надел в дорогу солдатские ватные штаны и стеганку. Это был первый после зимы
по-настоящему теплый день. Хорошо было сидеть на плетне вот так, одному,
целиком покорясь тишине и одиночеству, и, сняв с головы старую солдатскую
ушанку, сушить на ветерке мокрые после тяжелой гребли волосы, бездумно
следить за проплывающими в блеклой синеве белыми грудастыми облаками.
Вскоре я увидел, как из-за крайних дворов хутора вышел на дорогу
мужчина. Он вел за руку маленького мальчика, судя по росту - лет пяти-шести,
не больше. Они устало брели по направлению к переправе, но, поравнявшись с
машиной, повернули ко мне. Высокий, сутуловатый мужчина, подойдя вплотную,
сказал приглушенным баском:
- Здорово, браток!
- Здравствуй. - Я пожал протянутую мне большую, черствую руку.