"Михаил Шолохов. Тихий Дон. Книга третья (ПСС том 4)" - читать интересную книгу автора

Григорьевич запряг лошадей, поехал к магазинам. Беспрепятственно миновал
железнодорожный переезд и тут первый раз в жизни увидел немцев. Трое
ландштурмистов шли ему наперерез. Один из них, мелкорослый, заросший по уши
курчавой каштановой бородой, позывно махнул рукой.
Мирон Григорьевич натянул вожжи, беспокойно и выжидающе жуя губами.
Немцы подошли. Рослый упитанный пруссак, искрясь белозубой улыбкой, сказал
товарищу:
- Вот самый доподлинный казак! Смотри, он даже в казачьей форме! Его
сыновья, по всей вероятности, дрались с нами. Давайте его живьем отправим в
Берлин. Это будет прелюбопытнейший экспонат!
- Нам нужны его лошади, а он пусть идет к черту! - без улыбки ответил
клешнятый, с каштановой бородой.
Он опасливо околесил лошадей, подошел к бричке.
- Слезай, старик. Нам необходимы твои лошади - перевезти вот с этой
мельницы к вокзалу партию муки. Ну же, слезай, тебе говорят! За лошадьми
придешь к коменданту, - немец указал глазами на мельницу и жестом, не
допускавшим сомнений в назначении его, пригласил Мирона Григорьевича сойти.
Двое остальных пошли к мельнице, оглядываясь, смеясь. Мирон Григорьевич
оделся иссера-желтым румянцем. Намотав на грядушку люльки вожжи, он молодо
прыгнул с брички, зашел наперед лошадям.
"Свата нет, - мельком подумал он и похолодел. - Заберут коней! Эх,
врюхался! Черт понес!"
Немец, плотно сжав губы, взял Мирона Григорьевича за рукав, указал
знаком, чтобы шел к мельнице.
- Оставь! - Мирон Григорьевич потянулся вперед и побледнел заметней. -
Не трожь чистыми руками! Не дам коней.
По голосу его немец догадался о смысле ответа. У него вдруг хищно
ощерился рот, оголив иссиня-чистые зубы, - зрачки угрожающе расширились,
голос залязгал властно и крикливо. Немец взялся за ремень висевшей на плече
винтовки, и в этот миг Мирон Григорьевич вспомнил молодость: бойцовским
ударом, почти не размахиваясь, ахнул его по скуле. От удара у того с хряском
мотнулась голова и лопнул на подбородке ремень каски. Упал немец плашмя и,
пытаясь подняться, выронил изо рта бордовый комок сгустелой крови. Мирон
Григорьевич ударил еще раз, уже по затылку, зыркнул по сторонам и,
нагнувшись, рывком выхватил винтовку. В этот момент мысль его работала
быстро и невероятно четко. Поворачивая лошадей, он уже знал, что в спину ему
немец не выстрелит, и боялся лишь, как бы не увидели из-за железнодорожного
забора или с путей часовые.
Даже на скачках не ходили вороные таким бешеным наметом! Даже на
свадьбах не доставалось так колесам брички! "Господи, унеси! Ослобони,
господи! Во имя отца!.." - мысленно шептал Мирон Григорьевич, не снимая с
конских спин кнута. Природная жадность чуть не погубила его: хотел заехать
на квартиру за оставленной полстью; но разум осилил, - повернул в сторону.
Двадцать верст до слободы Ореховой летел он, как после сам говорил, шибче,
чем пророк Илья на своей колеснице. В Ореховой заскочил к знакомому украинцу
и, ни жив ни мертв, рассказал хозяину о происшествии, попросил укрыть его и
лошадей. Украинец укрыть - укрыл, но предупредил:
- Я сховаю, но як будуть дуже пытать, то я, Григорич, укажу, бо мэни ж
расчету нэма! Хатыну спалють, тай и на мэнэ наденуть шворку.
- Уж ты укрой, родимый! Да я тебя отблагодарю, чем хошь! Только от