"Михаил Шолохов. Тихий Дон. Книга третья (ПСС том 4)" - читать интересную книгу автора

- Хотим передневать.
- Овесец коням есть?
- Есть трошки, - отозвался Петро.
- А то зайдите ко мне, всыплю мерки две.
- Спаси Христос, дедушка!
- Богу святому... Заходи. Вон мой курень, зеленой жестью крытый.
- Ты об чем хочешь толковать? - нетерпеливо, хмурясь, спросил Григорий.
- Обо всем. - Петро как-то виновато и вымученно улыбнулся, закусил
углом рта пшеничный ус. - Время, Гришатка, такое, что, может, и не
свидимся...
Неосознанная враждебность к брату, ужалившая было Григория, внезапно
исчезла, раздавленная жалкой Петровой улыбкой и давнишним, с детства
оставшимся обращением "Гришатка". Петро ласково глядел на брата, все так же
длительно и нехорошо улыбаясь. Движением губ он стер улыбку, - огрубел
лицом, сказал:
- Ты гляди, как народ разделили, гады! Будто с плугом проехались:
один - в одну сторону, другой - в другую, как под лемешом. Чертова жизня, и
время страшное! Один другого уж не угадывает... Вот ты, - круто перевел он
разговор, - ты вот - брат мне родной, а я тебя не пойму, ей-богу! Чую, что
ты уходишь как-то от меня... Правду говорю? - и сам себе ответил: - Правду.
Мутишься ты... Боюсь, переметнешься ты к красным... Ты, Гришатка, до се себя
не нашел.
- А ты нашел? - спросил Григорий, глядя, как за невидимой чертой Хопра,
за меловой горою садится солнце, горит закат и обожженными черными хлопьями
несутся оттуда облака.
- Нашел. Я на свою борозду попал. С нее меня не спихнешь! Я, Гришка,
шататься, как ты, не буду.
- Хо? - обозленную выжал Григорий улыбку.
- Не буду!.. - Петро сердито потурсучил ус, часто замигал, будто
ослепленный. - Меня к красным арканом не притянешь. Казачество против них, и
я против. Суперечить не хочу, не буду! Да ить как сказать... Незачем мне к
ним, не по дороге!
- Бросай этот разговор, - устало попросил Григорий.
Он первый пошел к своей квартире, старательно печатая шаг, шевеля
сутулым плечом.
У ворот Петро, приотставая, спросил:
- Ты скажи, я знать буду... скажи, Гришка, не переметнешься ты к ним?
- Навряд... Не знаю.
Григорий ответил вяло, неохотно. Петро вздохнул, но расспрашивать
перестал. Ушел он взволнованный, осунувшийся. И ему и Григорию было донельзя
ясно: стежки, прежде сплетавшие их, поросли непролазью пережитого, к сердцу
не пройти. Так над буераком по кособокому склону скользит, вьется гладкая,
выстриженная козьими копытами тропка и вдруг где-нибудь на повороте, нырнув
на днище, кончится, как обрезанная, - нет дальше пути, стеной лопушится
бурьян, топырясь неприветливым тупиком.
...На следующий день Петро увел назад, в Вешенскую, половину сотни.
Оставшийся молодняк под командой Григория двинулся на Арженовскую.
С утра нещадно пекло солнце. В буром мареве кипятилась степь. Позади
голубели лиловые отроги прихоперских гор, шафранным разливом лежали пески.
Под всадниками шагом качались потные лошади. Лица казаков побурели, выцвели