"Вольфдитрих Шнурре. Когда отцовы усы еще были рыжими [H]" - читать интересную книгу автора

напомнить оттенком своим охриплый гомон осенних чижей - этого они не
ведают". И далее в скобках следует многозначительное, "программное"
добавление: "А ведь поэзия только здесь и начинается. Только все благородное
заслуживает публикации, голую регистрацию можно предоставить статистике".
Почти все свои книги Шнурре снабдил собственными рисунками (иногда их
помогает делать жена Марианна, художница по профессии). Не поскупился он на
убийственные штрихи, живописуя кабинет пуделя-эстета: портрет
прелестницы-собачки над письменным столом, на котором канделябры, одинокая
роза в изысканной вазе и скульптурный бюст Ницше - выразительная деталь,
ведь именно этот громивший обывателей философ-"бунтарь" стал в XX веке
модным у блюстителей буржуазно благополучной профессорской мысли на Западе.
С первых шагов своей деятельности Шнурре решительно стал в шеренгу тех,
кто в его понимании "марширует, а не прогуливается". С легкой руки Сартра
таких писателей стали называть "ангажированными" - то есть сознательно,
словом и делом служащими утверждению определенных общественных идеалов
справедливости, человечности, нравственного совершенствования и активно
сражающимися с несправедливостью, всяческими формами бесчеловечности,
социального угнетения. "Ангажемент" "Группы 47" в условиях аденауэровского
режима мог состоять в первую очередь в непримиримой борьбе за подлинно
демократические идеалы, против реставрационных неофашистских тенденций.
Шнурре был в этой борьбе одним из наиболее пламенных трибунов. Любая
злоба дня буквально распаляла его, и он тут же бросался в самую гущу схватки
- выступал по радио и на телевидении, на митингах и публичных писательских
ристалищах, писал памфлеты и очерки, воззвания и сатирические куплеты,
публицистические статьи и "заметки по поводу", за которыми в немецком
литературном обиходе закрепилось латинское слово "глоссы". "Письменный стол
под открытым небом" (1964), - так назывался сборник его полемических
выступлений. Шнурре понимал писательство как непосредственное вмешательство
в жизнь, вторжение в том числе и в политику, по укоренившемуся предубеждению
будто бы заказанную немецким писателям, "чувствительным" любителям
кабинетного уединения. Отстаивать такую позицию в аденауэровскую эпоху было
непросто, читатели даже среднего поколения помнят доносившиеся и до нас
раскаты той громогласной травли, которой подвергались прогрессивные писатели
Западной Германии со стороны власти предержащей, помнят короткое, как
плевок, слово "шавки", которым наградил их сменивший Аденауэра Эрхард.
Известный западногерманский публицист Франц Шонауэр писал, отдавая должное
полемическому темпераменту и мужеству Шнурре: "Трудно быть ангажированным
писателем в государстве, где политическая безучастность стала первым
гражданским долгом, где подозрение в коммунистических убеждениях повисает
как дамоклов меч над тем, кто занимается критикой и не дает недавнему
прошлому преспокойно отойти в область забвения. Трудно быть ангажированным
писателем в обществе, которое лицемерно противопоставляет ему "поэта",
которое любит поболтать о благородном искусстве, веря при этом, однако, в
могущество самой низменной политики".
Среди собственно художественных жанров наиболее действенным средством
"ангажемента" Шнурре считает короткую историю, противопоказанную, по его
собственному мнению, преобладающей национальной традиции. Ибо "немецкий
автор из относительно коротких форм тяготеет к повести. Он любит глубокое
течение, обстоятельное разворачивание желательно громоздкого, судьбоносного
действия, при изображении которого так приятно почувствовать себя пророком и