"Хроника Адама Бременского и первые христианские миссионеры в Скандинавии" - читать интересную книгу автора (Рыбаков Владимир Владимирович)

Приложения

Сведения о втором гамбург-бременском архиепископе святом Римберте немногочисленны[330]. Они происходят из его жития, написанного в конце IX в. и дошедшего в редакции второй половины XI или даже первой половины XII в.[331] Некоторые известия о Римберте обнаруживаются и в «Деяниях архиепископов гамбургской церкви» Адама Бременского[332], однако большая их часть заимствована все из того же «Жития святого Римберта», возможно, из более ранней редакции, чем та, которой располагают современные исследователи. Несколько упоминаний о Римберте имеется в документальных источниках IX в., хотя с определенностью может быть доказана аутентичность не всех этих упоминаний [333].

Два главных и неоспоримых факта биографии Римберта таковы: во-первых, с 865 по 888 г. он являлся гамбург-бременским архиепископом; во-вторых, он написал житие своего предшественника, «апостола скандинавов» свя того Ансгария[334]. Сам Ансгарий был монахом французского бенедиктинского монастыря Корби (фр. Corbie, лат. Corbeia) и преподавателем в школе дочернего по отношению к Корби немецкого монастыря Корвей (нем. Corvey, лат. Nova Corbeia). Став архиепископом, Ансгарий не порвал связей со своей alma mater, недаром именно к монахам Корби обращено его житие[335]. Преемник Ансгария Римберт уже после своего избрания архиепископом посетил Корвей и принял там постриг. Следующие два архиепископа – Адальгарий (888–909) и Хогер (909–916/917) – также были монахами Корвея. Насколько можно судить, и позднее, по крайней мере до второй половины XI в., Гамбург-Бремен поддерживал активные отношения как с Корби, так и с Корвеем[336]. Архиепископ Адальберт (1043–1072) даже мечтал завладеть аббатством Корвей, что ему почти удалось[337].

Поэтому неудивительно, что дошедшие до нас два письма, адресованные одно – самому Римберту, другое – Римберту и аббату Корвея Адальгарию (856–877), были написаны именно монахом Ратрамном из Корби – довольно известным теологом своего времени. Первое из этих писем (датируется временем до 865 г., так как Римберт именуется в нем священником, а не архиепископом), перевод которого публикуется ниже, посвящено обсуждению вопроса о наличии или отсутствии души у людей с песьими головами. Второе (датируется временем после 865 г., так как Римберт именуется в нем уже архиепископом) – более традиционной теме: о допустимости или недопустимости браков между родственниками разной степени близости.

Насколько мне известно, последними по времени работами, где рассматривается текст письма о людях с песьими головами (в переводе я использую транслитерацию греческого слова и называю их «кинокефалами», что кажется предпочтительнее принятых в русскоязычной традиции обозначений «песьеглавцы», «песьеголовые», «собакоголовые» и т. п.), являются книга Дж. Б. Фридмана[338] и две статьи Иэна Вуда[339]. Эти исследователи справедливо ставят послание Ратрамна Римберту в двойной контекст. С одной стороны, очень многим средневековым писателям (хронистам, агиографам) свойствен унаследованный от античности интерес к разнообразным племенам чудовищ: они обыкновенно помещаются на край мира, а их необычные свойства весьма охотно обсуждаются. Письмо Ратрамна о людях с песьими головами отлично вписывается в эту традицию, в том числе потому, что все размышления автора не оригинальны, а основаны на авторитетах, главные из которых для него – это Исидор Севильский (дословно повторяющий своих античных предшественников) и «Страсти святого Христофора»[340]. С другой стороны, адресат письма – Римберт, как и его знаменитый предшественник Ансгарий, являлся действующим миссионером (в «Житии святого Римберта» сообщается о его путешествиях в Данию и Швецию[341]), а его архиепископство было основано именно с миссионерскими целями, располагалось же оно, по представлениям IX столетия, на самом краю христианской ойкумены[342]. Один из самых животрепещущих вопросов для раннесредневековых миссионеров – это вопрос о том, кого можно обращать в христианство, а кого нельзя. Так, крестить мертвых определенно запрещалось[343]. А что было делать с теми разнообразными племенами чудовищ, которыми, судя по текстам, кишел мир средневекового христианина? Свой ответ на этот вопрос искали первые христианские проповедники в Римской империи[344]. Видимо, свой ответ на это должны были дать и первые миссионеры, отправлявшиеся в далекую Скандинавию.

В конечном счете все упиралось в наличие или отсутствие у монстрообразных существ человеческой души (коль скоро они лишены человеческого облика). Если у них есть душа, то к ним можно обращаться с проповедью, если же нет – то не только не имеет смысла, но и нельзя. Однако следует отметить, что в послании Ратрамна нет ни слова о миссионерстве, из него никак нельзя заключить, почему у его адресата Римберта возник интерес к вопросу о человеческой либо же звериной природе кинокефалов. Поэтому было бы слишком скоропалительным утверждать вслед за И. Вудом, что «Римберт написал письмо, чтобы спросить, являются ли кинокефалы, песьеголовые люди, людьми или животными. Если они – люди, то они должны стать объектом миссионирования»[345]. Скорее, дело обстояло несколько иначе. Как же именно?

Адам Бременский в одной из глав своего сочинения отождествляет скандинавское племя ётов, жившее на территории Швеции, с готами, а их вместе – с библейскими Гогом и Магогом. По средневековым представлениям, Гог и Магог обитают на самом краю земли, и просвещение их светом веры должно будет означать окончание проповеди Евангелия и приближение конца света[346]. Вот почему, рассказывая о крещении шведов святым Ансгарием, хронист замечает: «И если только [мое] мнение не ошибочно, тогда, по-видимому, в точности осуществилось пророчество Иезекииля о Гоге и Магоге: “И пошлю, – говорит Господь, – огонь на землю Магог и на жителей островов, живущих беспечно”[347]. Некоторые полагают, что это и подобные [этому пророчества] относятся к готам, которые захватили Рим. Мы же считаем, что народы готов правят в Свеонии (Швеции. – В. Р.), а вся эта страна целиком разделена на острова (курсив мой. – В. Р.), [и] мы думаем, что пророчество может быть приложено к ним, хотя пророками предсказано многое, что, по-видимому, все еще не исполнилось»[348]. Из параллельного места (то есть места, имеющего прямое текстуальное сходство с только что процитированным) в четвертой книге «Деяний архиепископов гамбургской церкви» можно узнать, что информацию о раздробленности южной части Скандинавии на острова Адам заимствовал из «Жития святого Ансгария»: «Почти вся страна данов состоит из островов, как и написано в “Деяниях святого Ансгария”»[349].

Итак, Адам считает обращение скандинавских племен, порученное гамбург-бременскому архиепископству, проповедью на самом краю мира[350]. Однако в этом хронист XI в. не оригинален, он, как видно из последней приведенной цитаты, следует за «Житием святого Ансгария» (то есть за Римбертом), а, говоря конкретнее, за 25-й его главой, где рассказывается о подготовке второй миссионерской поездки Ансгария в Швецию[351]. Сначала там приводится описание видения святого Ансгария, предрекавшего ему судьбу миссионера в Швеции, а затем сказано: «Итак, сие видение, которое властью Господа побуждало его отправиться в те края, глубоко запало в душу слуге Божьему (хотя оно и явилось ему задолго до этого путешествия) – в особенности же слова, глаголившие: “Слушайте Меня, острова”[352], ибо почти вся та страна состоит из островов (курсив мой. – В. Р.)[353], а также продолжение: “Я сделаю тебя светом народов, чтобы спасение Мое простерлось до концов земли”[354], ибо в северных странах край мира (fnis mundi) лежит в областях свеонов (шведов. – В. Р.)»[355].

Еще один раз «край мира» (правда, уже без упоминания об островах, которые бы позволили отождествить этот край конкретно с южной Скандинавией и, далее, с землей Гога и Магога) фигурирует в речи, вложенной Римбертом в уста Эбона Реймсского и обращенной к святому Ансгарию: «Будь уверен, – говорит Эбон, – что то, что мы начали делать во имя Христово, принесет плоды во Господе. Ибо такова вера моя и в то твердо верую я, а на самом деле и знаю, что, если когда по грехам нашим то, чему мы положили начало в этих племенах (в Скандинавии. – В. Р. ), натолкнется на какие-либо препятствия, тем не менее полностью оно никогда не уничтожится, но даст плод в благодати Божьей и будет расширяться до тех пор, пока имя Господа не дойдет до края населенного мира (ad fnes orbis terrae)»[356].

Таким образом, Римберт, а вслед за ним и Адам Бременский называют Скандинавию (и уже – Швецию) краем населенного мира, а миссионерскую деятельность там совершенно особой, опасной задачей, ведь именно после обращения северных стран закончится проповедь Евангелия на земле. Однако вписываются ли в эту картину люди с песьими головами? Как отмечают все специалисты, в «Житии святого Ансгария», несмотря на описания чудес и видений, не упоминается ничего фантастического и невероятного вроде людей с песьими головами. Это видно даже в сравнении с другими каролингскими житиями. В «Житии святого Римберта» также нет ничего сверхъестественного. Самое же главное – то, что, судя по письму Ратрамна, Римберт рассматривает вопрос о людях с песьими головами не в теоретическом, а в практическом аспекте, ведь он сообщил своему корреспонденту информацию о внешности, образе жизни и обычаях кинокефалов. Откуда-то до Римберта дошли эти сведения! Может быть, из Скандинавии, куда он ездил и вместе с Ансгарием, и после его смерти, а может быть и нет – об этом по письму Ратрамна так же невозможно судить, как и о миссионерской направленности вопросов Римберта. Поэтому мне кажется все же слишком смелым предположение Иэна Вуда, что кинокефалы из публикуемого ниже послания – это скандинавы в ритуальных собачьих и волчьих масках, известных по изображениям эпохи викингов [357].

Как представляется, логика, принимаемая большинством исследователей применительно к посланию Ратрамна Римберту, а также к фантастической этнографии Адама Бременского, который во многом был продолжателем Римберта, не работает. Действительно, оба писателя считали Скандинавию краем мира, а поэтому пределом для миссионера. Однако едва ли они просто механически наложили античные представления о монстровидных племенах, живущих где-то очень далеко, на свои христианские представления о крае мира как месте, где заканчивается проповедь евангелия[358]. Маловероятно, что на такое механическое соединение могли оказать влияние язычники в собачьих масках, как бы много их не встретили миссионеры. Описания Скандинавии, которые дают Римберт и Адам, поражают как раз своей точностью, практичностью, приближенностью к реальной жизни. Даже приводя сведения о чудовищах, Адам ссылается на видевших их мореплавателей и купцов.

В рассказе Адама Бременского о тех же самых кинокефалах – рассказе, помещенном в одной из фантастических глав «Описания северных островов»[359], обнаруживается странная реальная деталь: «Говорят также, что близ этих берегов Балтийского моря обитают амазонки, это [место] называют сейчас Краем женщин. Иные рассказывают, что они, [амазонки], зачинают, выпив воды. Есть и [те], которые говорят, что они беременеют от проезжающих купцов, либо от тех, кого берут в плен, либо от других чудовищ, которые там не редкость. И последнее, полагаем, наиболее вероятно. Когда же доходит до ребенка, [то], если он мужского пола, это кинокефал, [а] если женского, то прекраснейшая женщина. Они, [амазонки], живут вместе, презирая общение с мужчинами, которых, если когда приедут, они изгоняют [совершенно] по-мужски. Кинокефалы – [это те], у которых голова на груди. Их часто берут в плен в Руссии (на Руси. – В. Р.), а говорят [они], мешая слова и лай»[360] (курсив мой. – В. Р.).

Приведенный пассаж составлен, скорее, из современных Адаму суеверий, нежели отражает влияние античной традиции об обитающих на краю мира чудовищах. Хорошо известно, что в сознании средневекового человека чудовища – «не редкость», однако это никак не объясняет того, что кинокефалов «часто берут в плен в Руссии». От детального описания жизни и быта людей с песьими головами («как Вы пишете, они пользуются… не только шкурами, но и одеждой»), которым Римберт снабдил Ратрамна, возникает такое же ощущение реальности, а не фантастичности, как и от рассказов Адама. Но этого совершенно нельзя сказать об ученой аргументации Ратрамна, которая как раз вся пронизана античными топосами («антиподы, у которых ступни ног смотрят назад и на каждой из них по восемь пальцев; гиппоподы с телом как у человека, но с лошадиными ногами» и проч.) и опирается на «Страсти святого Христофора» – также продукт позднеантичной мысли.

Сказанное заставляет предложить следующую интерпретацию публикуемому ниже памятнику. Под людьми с песьими головами в гамбург-бременской литературной традиции понимались некие племена реальных людей (совсем не обязательно локализуемые в Скандинавии). Сами миссионеры с этими народами контакта не имели, а знали о них по рассказам своей новой паствы – тех, кому они проповедовали и с кем были хорошо знакомы. Именно эти информаторы приписывали своим отдаленным соседям фантастические свойства. Античная и средневековая традиция представлений о чудовищах первоначально не имела со всем этим никакой связи. Лишь впоследствии ученые западноевропейцы, такие, как Ратрамн и Адам Бременский, превосходно знавший античную литературу [361], стали привлекать для объяснения этих необычных племен авторитеты вроде Исидора или Солина. Наличие или отсутствие души у кинокефалов заинтересовало святого Римберта совсем не потому, что он вынашивал планы обратить их в христианство, это не было связано и с его представлениями о проповеди евангелия на самом краю мира. Просто, узнав от своих информаторов о таком необычном племени, он решил проконсультироваться у знатока теологии, следует ли вообще рассматривать такое племя как людей, или же это животные. Таким образом, проблемы, волновавшие Римберта и Ратрамна в их переписке, по своей сути не связаны с проблемой обращения в христианство людоедов или же разного рода уродцев и великанов, будоражившей раннехристианскую мысль и вылившуюся в создание апокрифических хождений апостолов.

Настоящий перевод выполнен по изданию: Ratramnus Corbeiensis. Epistolae. № 12 // Monumenta Germaniae Histo rica. Epistolae. T. 6. Epistolae aevi Karolini. T. 4. Mьnchen, 1978. P. 155–157.

Украшенному дарами Божьей благодати и возлюбленному во Христе досточтимому священнику Римберту Ратрамн желает вечного здравия во Господе Иисусе Христе.

Вы очень порадовали меня, когда вспомнили о нашей просьбе и написали нам все то, что Вы смогли выяснить касательно природы кинокефалов. Что же до того, что я ничего не ответил Вам на Ваши вопросы, знайте: это произошло вовсе не из-за лени и не по небрежению, а потому, что ответ не с кем было переслать. Сейчас наконец такая возможность предоставилась благодаря брату Сарварду, который заехал к нам, а к вам направляется, и мы взялись кратко изложить то, что думаем об интересующем Вас предмете. Вы спрашиваете, как должно судить о кинокефалах: происходят ли они от семени Адамова или же в них звериная душа? В общем и целом по этому вопросу можно вынести такое суждение: если их следует относить к человеческому роду, то ни у кого не может возникнуть сомнений, что они являются потомками первого человека. Ибо нельзя допустить, чтобы человеческое существо происходило откуда-либо еще, нежели как от плоти прародителя. Если же они причисляются к роду звериному, тогда они сходны с человеком лишь внешне, а не по природе. При этом нужно иметь в виду, что если мы доверимся мнению наших, то есть учителей церкви, то кинокефалов следует относить скорее к животным, нежели к людям, постольку поскольку и устройство головы, и издаваемый ими собачий лай выдают в них не людей, а зверей. Действительно, людям свойственно иметь круглую голову и смотреть в небеса, собакам же – вытянутую, с опущенным вниз носом и глядеть в землю. Люди говорят, а собаки лают. Однако в посланиях, отправленных нам Вашей милостью, где сообщаются более точные сведения о природе кинокефалов, описано кое-что такое, что, как кажется, скорее соответствует человеческому разуму, а не животным инстинктам: что они соблюдают некие общественные предписания; что у них имеются поселения; что они занимаются земледелием (это следует из того, что они собирают урожай); что они из благопристойности прикрывают стыд, подобно людям, а не открывают его, подобно животным (это есть указание на чувство стыдливости); что, как Вы пишете, они пользуются для этого не только шкурами, но и одеждой – все это некоторым образом свидетельствует в пользу наличия у них разумной души. Ибо считается, что человеческое общество – это собрание людей, которые все живут по одним законам. А коль скоро о кинокефалах говорят, что они обитают совместно в неких селениях, то, как представляется, будет правильным применить к ним определение человеческого общества. Ведь их сообщество достаточно многочисленно, а кроме того, они не могли бы существовать, не будь у них тех или иных законов. А где соблюдают какой-нибудь закон, там он поддерживается и общим согласием, потому что ни один закон не может действовать, не будучи установлен по общему согласию. И никогда не бывало такого, чтобы закон вводили и следовали ему, не обладая понятием о нравственности. Да и само то, что они возделывают поля – взрывают борозды, отдают семя в рост земле, указывает на искушенность в ремеслах. Такой искушенности, как известно, могут достичь только лишь существа, наделенные разумом. Ибо изыскивать причины явлений, например: что делает почвы плодородными, как добиться изобильного урожая, – есть свойство разума. А без знания этих вещей никогда не удавалось с пользой практиковать земледелие. Далее, умение изготовлять одежду, будь то из шкур, из шерсти или изо льна, есть признак разумной души. Ибо все это доступно лишь тем, кто обладает некоторыми ремесленными навыками, знание же ремесел даровано одной только разумной душе. Вот и то, что они прикрывают стыд, есть показатель чувства достоинства; этого можно ожидать лишь от того, кто наделен способностью различать между позорным и достойным. Ибо никто не может гореть от позора, если у него нет понятия о достоинстве. Итак, все перечисленное присуще разумной душе, и это станет отрицать лишь безумец. Только разум, дающий возможность выносить суждения, и талант, развитый до высокой степени, позволяют различать достойное и позорное, способствуют овладению ремеслами, помогают устанавливать законы, ведущие к миру и взаимному согласию. Поэтому, если Вы говорите, что перечисленное обнаруживается у кинокефалов, то тем самым Вы свидетельствуете о наличии у них разумной души. Ибо единственное, что отличает человека от животных, – это разум. А так как последний, по-видимому, имеется у тех, кого мы обсуждаем, то их следует скорее относить к людям, нежели к животным. Пониманию этого явления немало способствует книга о мученичестве святого Христофора[362]. Ведь, как в ней сказано, Христофор происходил как раз из этого рода людей; при этом достоверно известно, что своей жизнью и мученической кончиной он дал совершенно явные свидетельства своих добродетелей. Ибо, как написано в этой книге, его окутало загадочное облако, и на него свыше снизошло таинство крещения. Кроме того, летучая молва доносит многое, что, как кажется, подтверждает наличие разума у людей из этого самого племени. Так, Исидор в «Этимологиях», повествуя о разнообразных чудовищах, которые вышли из человеческого рода, среди прочего пишет следующее: «Подобно тому как в каждом человеческом сообществе появляются уродцы, так и весь человеческий род в целом произвел племена чудовищ, например гигантов, кинокефалов, циклопов и другие»[363]. Этими словами он дал ясное указание, что, по его суждению, кинокефалы ведут свое происхождение от семени первого человека. Ибо в каждом человеческом сообществе рождаются на свет существа, на первый взгляд, устроенные наперекор законам природы, как-то: двухголовые, трехрукие, карлики, гермафродиты (или андрогины) и многие другие. Однако поскольку они появляются промыслом Всевышнего, то это уже не наперекор законам природы, ведь законы природы – это и есть промысел Божества. Точно так же и перечисленные выше создания – те чудовища из рода людского, которые представляют собой некие знамения, – а также прочие, перечислять коих из-за их многочисленности слишком долго: пигмеи, что ростом с локоть; антиподы, у которых ступни ног смотрят назад и на каждой из них по восемь пальцев; гиппоподы с телом как у человека, но с лошадиными ногами; макробии, почти вдвое превосходящие ростом обычных людей; те индийские женщины, что беременеют в пять лет, а живут – не больше восьми, и многие другие, в чье существование почти невозможно поверить, – все они являются племенами чудовищ, порожденными сообществом обычных людей, то есть всем человеческим родом в целом. И хотя пишут, что они ведут свое происхождение от человеческого рода, однако никто вследствие этого или просто так не утверждает, что сии люди наделены разумом. Что же касается гигантов, коих относят к числу этих чудовищ, то едва ли кто-нибудь усомнится в том, что это были люди, рожденные людьми, ведь, как нам хорошо известно, надежное свидетельство этому дает Свя щенное писание [364]. Коль скоро кинокефалов следует относить к таким же существам, то и о них нужно думать то же самое, особенно если действительно правда все то, что написано о святом Христофоре, и то, что разносит о них летучая молва. Однако же, говоря или рассуждая так, нельзя сделать вывод, что всякое существо, рожденное от человека, также будет человеком и окажется наделено сокровищем человеческого разума. Пишут же, например, что случалось женщине родить звереныша или змею, но из этого я не заключу, что у такого звереныша или у такой змеи была человеческая душа, то есть душа разумная. А это чудовище, которое принесла одна женщина во времена царя Александра (Македонского. – В. Р.)? Верхняя часть тела у него была человечья, а нижняя по виду напоминала части тела различных животных. Полагаю, что едва ли когда-либо кто-либо, если он в своем уме, согласится признать, что эти животины, хотя и произошли от семени человека, были наделены разумной душой. Вот почему – если бы меня не склоняло к этому мнению как то, что Вы пишете о кинокефалах, так и то, что я читал и слышал о них, – я бы не поверил, что, поскольку те, о ком идет речь, ведут свое происхождение от людей, постольку они имеют разумную душу. Однако теперь, получив столь важные и убедительные свидетельства о данном предмете, я думаю, что будет скорее упрямством, нежели благоразумием не доверять им или отыскивать аргументы против. Кроме того, как становится ясно из Вашего письма, у кинокефалов имеются все те виды домашних животных, которые держат в нашей полосе. Я ником образом не могу допустить возможность этого, если у них звериная, а не разумная душа, ибо, как нам известно из книги Бытия, именно человеку сам Господь дал во владение прочих скотов земных [365]. А чтобы одни животные взращивали других (тем более домашних!), заботились о них, заставляли их себе подчиняться и использовали бы их для своих целей – дело неслыханное и невероятное. Так что, коль скоро кинокефалы держат множество домашних животных, то с этим никак не вяжется звериная дикость – ведь домашних животных приручает только доброта.

Вот то, что, по моему мнению, надлежит думать о кинокефалах. Впрочем, будет ли угодно и другим думать так же, или же иначе – не наше дело. А что касается книги святого Климента, о которой Вы спрашиваете, то ее не относят к Священному преданию, хотя и не отвергают полностью. Дело в том, что в ней написано кое-что такое, что не полностью соответствует нашей, то есть церковной догме. Однако же то, что в ней говорится о деяниях апостола Петра, принимается, так как в этом нет ничего, что бы не отвечало или противоречило христианскому учению.

Желаем твоей милости вечного здравия во Христе и молим не забывать о нас.

В одной из последних глав «Жития святого Анс гария» говорится, что незадолго до смерти (конец 864 – начало 865 г.) святой «повелел переписать во множество книг привилегии апостольского престола, которые касались его миссии, и разослать их почти всем епископам короля Лю до вика (Немецкого. – В. Р. ). То же самое он направил и самому королю Людовику, а также его сыну и тезке (Людовику III (876–882) – В. Р. ), присовокупив к этому свое собственное послание, в котором просил, чтобы они не забывали об этой миссии, а вместе с тем по мере необходимости способствовали ее осуществлению, дабы она соизволением благодати Божьей и их пособничеством имела возможность возрастать и давать плоды среди языч ников»[366].

Неизвестно, какие документы входили в сделанную Анс гарием подборку. Л. Вейбулль предполагал, что именно эта подборка дошла в датируемой X в. рукописи из Вольфенбюттеля – Codex Guelferbytanus 35 [367]. Однако эта версия сомнительна [368].

Из текста жития ясно, что собрание привилегий сопровождалось неким «собственным посланием» Ансгария. Выдержка из этого послания приводится в сочинении Адама Бременского: «Он (Ансгарий. – В. Р.) также постоянно ходатайствовал у королей римских (императоров. – В. Р. ) за свою миссию, [а] у королей датчан за веру христианскую. Существует множество его писем такого рода. А одно [из них], которое он написал всем епископам о своей миссии, которая, как он говорит, была начата Эбоном, заканчивается так: “Прошу, – говорит он, – чтобы вы выступили посредниками перед Господом, дабы эта миссия удостоилась возрасти и дать плоды во Господе. Ибо уже милостью Божьей основана церковь Христова и среди датчан, и среди шведов, и священники невозбранно исполняют [там] свое служение. Господь всемогущий святым благоволением [своим] да соделает всех вас соучастниками дела сего и сонаследниками Христа в славе небесной”»[369]. Полный же текст послания дошел только в издании Филиппа Цезаря 1642 г., где он воспроизведен по источнику, не дошедшему до наших дней [370].

Русский перевод выполнен по изданию: Epistolae variorum. № 16 // Monumenta Germaniae Historica. Epistolae. T. 6. Epistolae aevi Karolini. T. 4. Mьnchen, 1978. P. 163. В примечании дается латинский текст для сравнения с текстом жития и отрывком, цитируемым у Адама Бременского (примеч. 1, 4 к наст. предисл., с. 243–244).

О миссии Эбона Реймсского, его назначении папским легатом в северных странах, а также о дальнейшей судьбе «миссии к язычникам» со времени основания гамбургского архиепископства и назначения Ансгария архиепископом (831/832 г.) см. первый очерк в наст. изд., с. 53–55.

Во имя святой и неделимой Троицы Ансгарий, благодатью Божьей архиепископ, всем предстоятелям святой Божьей церкви, пребывающим в королевстве короля Людовика (Немецкого. – В. Р.).

Желаю, чтобы вы знали, что в этой книге содержится то, как реймсский архиепископ Эбон, вдохновленный свыше [371], во времена императора Людовика (Благочестивого. – В. Р.), с согласия императора и собора, созванного почти со всего его королевства, отправился в Рим и там получил от достопочтенного папы Пасхалия официальное разрешение проповедовать Евангелие в странах Севера; а также то, как впоследствии император Людовик возвеличил это предприятие, явил во всем свою щедрость и благосклонность, а также прочее, что произошло с этой миссией. Поэтому смиренно прошу, чтобы вы выступили посредниками перед Господом, дабы эта миссия удостоилась возрасти и дать плоды во Господе. Ибо уже милостью Христовой основана церковь Христова и среди датчан, и среди шведов, и священники невозбранно исполняют [там] свое служение. Прошу также, чтобы вы поместили эти писания в вашей библиотеке – на вечную память – и чтобы как вы, так и ваши преемники, насколько того потребуют обстоятельства и тогда, когда сочтете полезным, делали бы сие всем известным.

Господь всемогущий святым благоволением [своим] да соделает всех вас соучастниками дела сего и сонаследниками Христа в славе небесной [372].

Шведские короли Инге Старый и Хальстен были сыновьями основателя ётской династии на шведском престоле – короля Стенкиля. Сведения источников обо всех трех правителях достаточно смутны и противоречивы. По всей очевидности, Инге и Хальстен правили где-то в промежутке между 1080 и 1110 гг., причем Инге Старому принадлежала главенствующая роль, потому что источники помнят о нем существенно больше, чем о Хальстене. Сохранились два любопытные послания папы Григория VII (1073–1085): одно из них датировано 1080 г. и адресовано «славному королю шведов И.», а второе датируется 1081 г. и обращено к «славным королям вестъ ётов И. и А.». Оба письма – важные исторические источники, современные эпохе христианизации Скандинавии. Данные этих посланий обсуждаются во многих работах, затрагивающих историю Швеции XI столетия, однако общий контекст и, в результате этого, значение конкретных слов и выражений (они даны в скобках на языке оригинала) остаются не до конца понятными.

Публикуемые ниже переводы сделаны по изданию: Gregorii VII Registrum / Ed. E. Caspar. T. II. Fasc. II. Berolini, 1923 (Epistolae selectae in usum scholarum ex Monumentis Germaniae Historicis separatim editi). VIII, 11. P. 530; IX, 14. P. 592–594.

Послание папы Григория VII шведскому королю Инге Старому от 4 октября 1080 г.

Григорий, епископ, раб рабов Божьих, славному королю шведов (Suetones) И[нге] [шлет] привет и апостольское благословение.

Поскольку до нас дошли сведения, что в пределы твоего королевства прибыли некие служители слова Божьего, то да будет известно Твоему превосходительству, что мы весьма радуемся во Господе, а кроме того, имеем великую и твердую надежду на восстановление (reparatio) спасения вашего. Ведь галльская церковь (Gallicana ec cle sia) преподала вам не чуждое учение (documenta), но [своими] спасительными наставлениями передала вам то, что получила из сокровищницы матери своей, святой р[имс кой] церкви. Таким образом, дабы вам полнее воспринять благодать веры христианской и [христианского] учения, мы желаем, чтобы Твое величество направило к апостольскому престолу какого-нибудь епископа или подходящего клирика, который мог бы описать нам облик (habitudines) вашей страны, а также нравы народа и, будучи подробно во всем наставлен, мог бы более точно сообщить вам апостольские предписания (apostolica mandata). А между тем увещеваем, дабы Твое благоразумие правило и распоряжалось во вверенном тебе королевстве, храня согласие и справедливость, и тем самым среди прочих достойных занятий стремилось бы соблюдать законы мира и установления истины по отношению к подданным, чтобы за усердие в земном правлении удостоиться получить надежное прибежище в вечности и вместе с праведниками по заслугам услышать на Страшном суде глас, полный всякой приятности: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф. 25: 34). Дано в 4-й день перед октябрьскими нонами.

Григорий, епископ, раб рабов Божьих, славным королям вестъётов (Wisigothi) И[нге] и [Х]А[льстену] и [их] народам [шлет] привет и апостольское благословение.

Брат наш Р., епископ ваш, прибыл к апостольскому престолу и сообщил нам о недавнем (или «повторном»: novus. – В. Р.) обращении вашего племени, то есть о том, как оно, оставив языческие заблуждения, пришло к истине веры христианской. Узнав об этом, мы весьма возрадовались во Господе и от всего сердца возблагодарили всеобщего Утешителя, который в вечном своем милосердии удостоил посетить души ваши светом своим и привести вас от тьмы ко свету, от смерти к жизни. Вместе с тем мы также стали молить Его несказуемое милосердие и желаем усердно просить, чтобы Он даровал вам в этой жизни возможность процветать как в благодати веры, так и среди плодов добрых дел, а в будущей [жизни] быть причисленными к сонмам святых.

Далее, о возлюбленные сыновья, властью святой римской церкви, как преемник святых апостолов Петра и Пав ла, по врученному нам, хотя и недостойным, праву увещеваем вас, дабы вы, осознав ненадежность сей преходящей жизни и непрочность земных дел и радостей, не забывали бы пренбрегать ими и всегда обращать [свой] умственный взор на то, что будет существовать вечно и что своим величием превосходит узкие рамки человеческих чувств и стремлений; чтобы вы старались иметь между собой постоянные согласие и любовь, заботились бы об оказании чести церквям, милосердия нищим и страдающим, почтения и послушания священникам, а особенно епископам, словно бы отцам, и повелели бы по всему королевству платить десятины, которые шли бы на благо им, а также церквям и нищим. Ведь это – в качестве блага, поскольку душа будет жить вечно – не должно никому казаться тяжким, чтобы каждый отдавал Богу десятую часть, при том что у многих народов законы предписывают выплачивать своим супругам за смертное тело треть состояния. Кроме того, всеми силами души стремитесь к тому, чтобы вы, войдя работать на виноградник Господа словно бы на краю мира и в конце времен (velut in fne orbis ita et seculorum), будучи работниками, [пришедшими около] одиннадцатого часа (Мф. 20: 9—10), удостоились бы среди первых получить этот самый динарий воздаяния. Сделайте же так, чтобы, как сильно мы радовались благородной славе вашего предшественника, так же осчастливила бы нас (чего желаем) и весть о ваших стараниях и добродетелях.

А поскольку мы полагаем, что вы, будучи недавно обращены во Христа, еще недостаточно полно восприняли учение веры христианской, мы желаем, чтобы вы почаще присылали к сему престолу ваших клириков и находили бы возможность направить к нам таких людей, которых можно было бы полнее наставить в обычаях святой римской церкви и которые, будучи наставлены, могли бы премудро и спасительно донести до вас, как следует поступать.

«Роскилльская хроника» (Chronicon Roskilden se) – древнейший памятник средневековой датской историографии. Она была составлена около 1140 г., а позднее, заведомо после 1170 г., снабжена коротким добавлением (глава XX). Об ее создателе ничего не известно. Считается, что это был клирик из города Роскилле – средневековой столицы Дании, однако такое мнение основано исключительно на содержании хроники. Л. Вейбулль в одной из своих работ пытался доказать, что авторство принадлежит лундскому архиепископу Эскилю (1137–1177). Само название «Роскилльская хроника» окончательно ввел в оборот издатель текста – датский историк М. Гертц. Он же разделил текст на главы.

Хроника состоит из двух частей. Первая из них (до середины главы IX) – это сокращенный пересказ сведений по датской истории, которые содержатся в сочинении Адама Бременского. Эти сведения дополнены и уточнены автором либо на основании устных сообщений, либо на основании недошедших до нас более ранних текстов, датского или английского происхождения. Соединяя и переосмысляя информацию своих источников, создатель хроники в некоторых случаях вносит невообразимую путаницу. Поэтому историческая ценность первой части «Роскилльской хроники» невелика. Вторая ее часть (от середины главы IX до конца XIX) построена, как полагают, на свидетельствах очевидцев, а также самого автора и является важным первоисточником по датской истории середины XI – середины XII вв. В центре внимания находятся дела государственные и церковные[373]. Подобно первой части самой хроники, добавление конца XII в. не имеет самостоятельного значения. Оно представляет собой компиляцию, базирующуюся на двух текстах, которые сохранились до наших дней.

Как показали Л. Вейбулль и С. Булин, тенденция, свойственная автору «Роскилльской хроники», противоположна тенденции Свена Аггесена и Саксона Грамматика, историков второй половины XII – начала XIII вв. Большинство персонажей, которых хроника рисует в черном цвете, они изображают в белом, и наоборот. Очевидно, это происходит потому, что разные авторы были близки разным политическим группировкам внутри Дании и отражали в своих книгах собственные политические пристрастия.

Рукописная традиция «Роскилльской хроники» не ставит перед историками сложных проблем. Первоначальный облик текста восстанавливается по одной рукописи и двум спискам XVI и XVII вв., сделанным с ныне утраченных рукописей. Все эти три источника восходят к одному общему протографу, отделенному от оригинального текста несколькими этапами переписывания.

Единственной рукописью, доносящей текст хроники, является пергаменный кодекс конца XIII в., так называемый Codex Kiloniensis (K). Он хранится в университетской библиотеке города Киля и состоит из трех частей: богослужебного текста, «Роскилльской хроники» и небольшой проповеди. Хроника обрывается здесь на середине главы XX, потому что в K недостает одного листа. В XVI в. францисканец из Роскилле Петр Олай (Педер Оловсен) при составлении своего сборника, который известен под названием Collectanea, среди прочего включил в него и список с «Роскилльской хроники» (O). Какая рукопись легла в основу этого списка, впоследствии вошедшего в арнамагнеанскую коллекцию и поэтому хранящегося ныне в Копенгагене, неизвестно. Однако не исключено, что это была та же самая рукопись, с которой спустя сто лет сделал свой список Стефан Стефаний – составитель другого большого сборника, именуемого Systema Stephanii и находящегося в библиотеке уппсальского университета, в коллекции Делагарди (S). Та м хроника озаглавлена так: Incerti Auctoris Chronologia ex… antiquissimo in membrana M.S. Codice Bibliothecae Hafniensis, ab A. C. 826 ad A. 1157 («Хроника неизвестного автора от 826 до 1157 года из… очень древнего рукописного пергаменного кодекса Копенгагенской библиотеки»). Переписывая текст, Стефаний внес в него ряд улучшений, призванных исправить некоторые средневековые варваризмы в языке хроники. Позднее со списка Стефания была сделана копия, хранящаяся теперь в архиве Гамбурга и не имеющая значения для восстановления первоначального текста (H).

Расхождения между K, O и S не слишком значительны, а лакуны и маленькие несогласованности в тексте, по всей видимости, происходят из самого протографа. Лакуны были восполнены, а несогласованности исправлены издателем М. Гертцем, конъектурам которого я повсеместно следовал в своем переводе. Лишь в одном месте я счел возможным предложить собственное улучшение. В главе XIII (c. 26 издания), где рассказывается о епископе Роскилле Педере, стоит: valentes clericos adamauit – «он любил способных (варианты: здоровых, сильных, могущественных) клириков», что в данном контексте представляется бессмыслицей. Предлагаемая конъектура: valenter clericos adamauit – «он очень любил клириков».

В другом месте я предпочел, наоборот, отказаться от исправления, внесенного издателем. Для улучшения текста М. Гертц решил удалить в первом предложении восьмой главы (c. 21 издания), где говорится о епископе Роскилле Авоконе, слова «преемника Гербранда» (Gerbrandi successorem), которые дают рукопись и списки. Однако я считаю такую конъектуру неправильной, что и отразилось в переводе. На чем основано это мнение? В хронике Адама Бременского повествуется сначала об архиепископе Либентии Старшем (988—1013), затем об Унване (1013–1029), а потом о Либентии Младшем (1029–1032). Епископа Гербранда назначил архиепископ Унван, а его преемника Авокона – Либентий Младший (именно об этом идет речь в первом предложении). Однако всех остальных перечисленных в восьмой главе «Роскилльской хроники» епископов, согласно Адаму, рукополагал Либентий Старший. Таким образом, автор хроники соединил Либентия Старшего и Либентия Младшего в одного персонажа, сделав его преемником Унвана. Предлагаемая же датским историком конъектура никак не разрешает этой источниковой коллизии.

Латинский язык, которым написана хроника, несет на себе отпечаток средневековой непоследовательности, что, тем не менее, не создает серьезных препятствий для интерпретации текста (ср., однако, примеч. 46, 47, 50 53–55, 65 к тексту хроники). Непоследовательность проявляется, например, в том, что словосочетание «преждевременная смерть», которое употреблено в хронике дважды, в первом случае выглядит как mors matura (гл. IX, с. 22 издания), а во втором как mors immatura (гл. XVII, с. 31 издания) – то есть то же самое прилагательное снабжено отрицательной приставкой. В главе XV (с. 29 издания) вместо «сойти с кораблей» (de na vibus descendere) сказано «взойти с кораблей» (de navibus ascen dere). Этноним «норманны» во второй и третьей главах «Роскилльской хроники» использован в значении «скандинавы», а в четвертой, пятой и девятой главах в значении «норвежцы». При этом в целом топономастикон нашего источника представляет собой вполне логичную систему: одинаковые имена передаются в разных участках текста одинаково (ср., однако, примеч. 9 к тексту хроники).

В хронике трижды появляются слова из народного языка (датского). Это обозначение подушной подати, введенной Кнутом Святым (nefgjald, гл. X), слово «бонд», то есть «крестьянин» (bondo, onis, вариант – bundo, гл. XIII, два раза) и имя «Плуг» (Plouh, гл. XVIII), которое осознается автором как значимое, то есть хронист понимает внутреннюю форму имени и демонстрирует это.

Источниками цитирования для создателя «Роскилльской хроники» стали Гораций, Вульгата (примеч. 54, 59, 60 к тексту хроники) и Адам Бременский (примеч. 37, 66 к тексту хроники). У первого почерпнуто определение для Олава, сына Харальда Копье, который за свое умение выходить сухим из воды (остался живым после убийства всех его братьев) в конце главы XVII назван «чудищем о многих головах»[374]. Явных и скрытых аллюзий на Вульгату, разумеется, гораздо больше. Многие из них вставлены потому, что они имелись в сочинении Адама Бременского. В этом можно видеть подтверждение мысли Э. Йоргенсен, которая считала труд Адама не только источником сведений, но и литературным образцом для составителя «Роскилльской хроники»[375].

Так, в главе VI он повторяет сравнение Харальда Синезубого с царем Давидом, которое применяет Адам в главе 27 книги II (Gesta. II, 27). В той же главе автор хроники говорит о том, как изменилось отношение Свена Вилобородого к христианству. Он вслед за Адамом употребляет библеизмы, однако несколько другие: «он на конец, после этих кар, познал Господа, стал искать Его и веровать в Него» (здесь три библеизма: post fagella, cog nos cere Deum, quaerere Deum). А вот пассаж из сочинения Адама, послуживший источником (Gesta. II, 39): «Однако Свен познал, что Господь есть Бог (2 Пар. 33: 13), и, пришед в себя (Лк. 15: 17), узрел пред глазами своими грехи свои и в раскаянии взмолился к Господу». Библейская цитата вкраплена в описание постигших Данию голодных лет (XI глава «Роскилльской хроники»): «Господь кого хочет ожесточает, а кого хочет милует» (ср.: Рим. 9: 18). Но та же самая цитата трижды встречается в сочинении Адама (Gesta. I, 15; II, 44; Schоlia 73).

В главе XII находим еще одну библейскую реминисценцию, за которой сразу же следует кусочек из Адама: «Связано ли это благополучие с Эриком, а этот голод – с Олавом (а ни тот, ни другой не заслуживал своего жребия), – известно Тому, Кто знает все прежде бытия его (Дан. 13: 42) и устрояет все, когда желает и как желает» (quando uult et quomodo uult, disponit). Ср. у Адама (Gesta. I, 15; видимо, предыдущая цитата тоже оттуда): «О дивная забота всемогущего Бога об обращении язычников, которую Создатель осуществляет как желает, когда желает и через кого желает!» (disponit artifex ut vult, et quando vult, et per quem vult). После всего сказанного не покажется удивительным, что очередной библеизм (гл. XIII хроники) снова будет иметь источником труд Адама: «И хотя Педер поменял местами ценности, ища своего и того, что цезарево, однако он утверждал, что хотел бы искать и того, что Божье» (ср.: Флп. 2: 21; М. Гертц не заметил, что здесь библеизм). Адам цитирует соответствующее место дважды: Gesta. III, 77; I V, 21.

Наконец, в одном случае можно только подозревать влияние Адама Бременского. Дело в том, что в предисловии к своей книге он использует выражение из второго стиха тринадцатой главы книги пророка Иезекииля. А цитату из пятого стиха той же главы находим в «Роскилльской хронике» (гл. XV): «Во время этой смуты в королевстве он (Ассер. – В. Р.) не ограждал себя стеною ради дома Израилева (Иез. 13: 5), но, как колеблемый ветром тростник (Мф. 11: 7), куда бы ни подуло, туда и обращался»[376]. Автор хроники не оставил почти ничего от первоначального смысла цитируемого им стиха: neque opposuistis murum pro domo Israhel («не ограждаете стеною дома Израилева»). Добавив se («себя»), он превратил Ассера из плохого защитника Дании («дома Израилева») в плохого защитника самого себя, мешающего тем самым процветанию Дании. Из контекста следует, что «не ограждать себя стеною» значит быть нетвердым, непостоянным, крепостная стена – символ прочности. Однако в книге Иезекииля идет речь о другом – что неправильно поступают лживые пророки, которые не заботятся о благе Израиля, то есть «не ограждать стеною дома Израилева» значит быть недостаточно рачительным. Похожий случай в главе XIV (примеч. 54 к тексту хроники) заставляет меня думать скорее о неправильном понимании автором текста Вульгаты, нежели о возможной конъектуре: se {ut} murum pro domo Israel non opponebat («он не ограждал собой, как стеною, дома Израилева»)[377].

Стилистический облик хроники сближает ее с анналами, которым свойственны короткие предложения, нанизывание определений (вроде «император Людовик, сын Людовика, брат Лотаря и Карла» или «он был мужем сильным, храбрым и буйным»), нелюбовь к украшательству (за исключением библейских цитат). Лишь в главе XV, оплакивая гибель Магнуса в битве при Фотевиге, составитель «Роскилльской хроники» взрывается чередой восклицаний. Кроме того, рассказывая о смерти Эрика Незабвенного, он не удерживается от нравоучительной сентенции. Однако, несмотря на сухость стиля, его едва ли можно назвать отстраненным наблюдателем. По резкости и отчетливости оценок автор хроники превосходит многих современников. Он характеризует с нравственной точки зрения всех главных действующих лиц, и его суд на первый взгляд кажется читателю нелицеприятным.

Настоящий перевод выполнен по изданию: Chronicon Roskildense // Scriptores minores historiae Danicae medii aevi / Rec. M.C. Gertz. Vol. I. Kшbenhavn, 1970. P. 3 – 33.

I. В восемьсот двадцать шестом году от воплощения Господня и на шестой год своего правления король датчан Харальд [Клак] был крещен в Майнце архиепископом Отгарием и воспринят императором Людовиком [Благочестивым]. Вместе с ним просветились христианской верой его жена и брат Эрик, а также великое множество датчан. Когда они собрались в свое королевство, то сначала им в спутники не нашлось ни одного учителя, но потом с ними добровольно согласились поехать святой Анс гарий и его товарищ Аутберт. Прожив у короля четыре года, они обратили в христианскую веру много людей. Возвратившись, Ансгарий стал гамбургским архиепископом. Навещая то датчан, то трансальбингов[378], он привлек к христианской вере бесчисленное множество тех и других. Впоследствии, когда умер бременский епископ Леудерик, император Людовик [Немецкий], сын Людовика [Благочестивого], брат Лотаря и Карла, передал Ансгарию бременское архиепископство. Весьма обрадовавшись этому дару императора, исповедник Божий снова поехал в Данию. Там он сделал другом христианства вышеупомянутого Эрика[379], короля датчан, брата короля Харальда [Клака], и его народ. Ведь после смерти Харальда его избрали королем. Он возвел первую церковь в Шлезвиге[380] и высказался за то[381], чтобы в его королевстве любой желающий мог сделаться христианином.

II. Между тем норманны опустошили Галлию, совершив рейд по рекам Луаре, Сене, Рейну[382]. Испугавшийся этого король Франции Карл [Лысый] дал им землю для поселения; они владеют ей до сих пор[383]. Затем, напав на Данию, они убили короля Эрика. После его смерти на трон возвели Эрика Дитя[384]. Существует большое сомнение относительно того, был ли этот Эрик Дитя сыном вышеупомянутого Эрика, или нет. Вскоре он возненавидел христиан и изгнал священников, а церкви приказал закрыть. Святой Ансгарий бесстрашно отправился к нему и превратил жестокого тирана из дикого льва в смирного агнца, так что он сам принял христианство и указом повелел всем датчанам сделаться христианами. Священников призвали обратно, церкви стали строить и восстанавливать. Кроме того, была возведена церковь в Рибе, а потом вторая в Шлезвиге.

III. В то время кровожадный король норманнов Ивар, сын Лотпарда[385] (у него, передают, не было костей), чьи братья Ингвар, Убби, Бьёрн и Ульв правили северными народами, собрав войска и призвав на помощь датских королей, решил уничтожить королевство франков. Я говорю о «королях» потому, что тогда в Дании было много королей. Ведь по рассказам были то два короля в Ютландии, третий на Фюне, четвертый на Зеландии, пятый в Сконе, то два над всей Данией, то один над всей Данией, то один разом и над всей Англией, и над Данией, как мы опишем позднее. Итак, Ивар повел свой флот в Британию и вступил в жестокую битву с королями англов. В ней пали короли нортумбрийцев Элла и Осберт, а Денунульв и Беррунульв бежали с поля битвы. Святейший король восточных саксов Эдмунд [Святой], который до этого часто выходил победителем, был тогда побежден и во время сражения захвачен в плен. Ему связали за спиной руки, а за то, что он исповедовал Христа, сначала подвергли бичеванию, затем пронзили стрелами и, наконец, обезглавили. Так он принял славный венец мученичества. Вот как был нанесен первый удар – нортумбрийцам в Англии. Вернувшись оттуда король Ингвар[386] разделил свой флот между девятью северными королями, послав одних в Галлию, других в Германию. Некоторые из них поплыли по Эльбе и вторглись в Саксонию, где уничтожили выступившего им навстречу герцога Бруно вместе с десятью графами. Вместе с ними зарубили и двух епископов. Вслед за этим они берут город Утрехт и сравнивают его с землей[387]. Епископом там тогда был Радбод. В конце концов они переправляются через Рейн, жгут Кёльн и Трир. Они сделали Ахенский дворец конюшней для своих лошадей, разрушали города, убивали жителей, рубили мечами женщин и детей, а святые церкви вместе с верующими либо сжигали, либо рушили. Из страха перед ними стали укреплять Майнц.

В то же время датчане опустошили Фризию.

IV. Пока происходили эти события, умер король Эрик, а на трон возвели Фроди[388]. Он крестился от бременского архиепископа Унни[389]. Тотчас отстроили разрушенные прежде церкви в Шлезвиге и Рибе. Третью церковь, в честь Святой Троицы, король воздвиг в Орхусе. Некоторые говорят, что бременский архиепископ Унни проповедовал Горму и Харальду, которые были королями в Дании. Он сделал их друзьями христиан и восстановил церкви, что долго пребывали в небрежении. Этот Горм был отцом Харальда. Харальд пятнадцать лет управлял королевством при живом отце, а после его смерти еще пятьдесят. Он был христианином и носил прозвище Синезубый или Клак. Когда Харальд умер, некто Свен, бежавший от норманнов, собрав войско, вторгся в Англию, изгнал короля Этельреда и стал править сам. Его сыновья Горм и Хардекнут, не удовлетворившись достижениями разбойника-отца, отправляются в Данию. Убив короля датчан Хальвдана вместе с его сыновьями, они поделили между собой датское королевство. Дания досталась Горму, Англия – Хардекнуту. Ведь пока они воевали в Дании, умер их отец Свен. Существует сомнение, был ли Хальвдан сыном Харальда Клака, или нет.

V. Горм [Старый], король кровожадный, сделал местом своего пребывания Зеландию. Его сыном был Харальд Смиренный[390], который первым возвел на Зеландии церковь. Он, в противоположность отцу, являлся другом христиан, по мере сил принимал их отовсюду и покровительствовал им во время преследований. Итак, отец коснел во зле, а Харальд после его смерти был избран королем и сделался христианином. Вскоре он начал принимать священников, прибывавших как из Англии, так и из Саксонии, и открыто почитать Христа. Поэтому он сделался весьма близким другом достопочтенного епископа Адальдага[391] и императора Оттона[392], так что последний даже воспринял из святого источника его сына и назвал его Свеном-Оттоном[393]. Итак, благочестивый и верный Христу король не только крестился, но и попросил через своих посланных, чтобы в его королевстве поставили епископов. Бременский архиепископ Адальдаг обрадовался такой просьбе и, посовещавшись с императором и папой, назначил в Данию трех епископов: Эрика в Шлезвиг, Лиафдага в Рибе, Регинбранда в Орхус. Впоследствии бременский архиепископ Адальдаг также назначил к нам много епископов: в Шлезвиг после Эрика Маркона, в Рибе после Лиафдага Фольберта. Одинкар Белый, назначенный в Швецию, опекал Сконе и Зеландию. После него был Тургот. Этот Харальд, кроме того, возвратил власть изгнанному из королевства королю норманнов Хакону[394]. Сыном Хакона был Трюггви[395]. Он подчинялся Харальду [Синезубому]. Сыном Трюггви был Олав Кракабен[396].

VI. Харальд правил в Дании пятьдесят лет. Его сын Свен [Вилобородый] во время битвы нанес ему рану и раненого изгнал из королевства. Харальд бежал в Склавию[397] и там умер изгнанником. Как второй Давид, он более оплакивал вероломство сына, нежели собственные несчастья[398]. Его тело было перенесено дружинниками на родину и погребено в городе Роскилле. Узнав об этом, Олав Кракабен, опытнейший птицегадатель, сын Трюггви сына Хакона – какового Хакона, когда его изгнали из королевства, Харальд утвердил на престоле, – помня об этом благодеянии, сразу же прибыл к датчанам, изгнал короля Свена и стал править сам. Изгнанник Свен явился к могущественному королю шведов, также именем Олав [Шётконунг]. Свен стал молить его, чтобы Олав возвратил ему власть. Тот без промедления повел шведов и вступил в жестокую войну. В ней погиб король Норвегии Олав [Трюггвасон], обманутый ложным птицегаданием[399]. Свен, по прозвищу Вилобородый, владел двумя королевствами. Он был большим врагом христиан и даже приказал изгнать их из своих пределов. Однако после того как он трижды попадал в плен к склавам, будучи побежден ими в войне, и его дважды выкупали серебром, а в третий раз – золотом, он наконец, после этих кар, познал Господа, стал искать Его и веровать в Него. Призвав из Норвегии епископа Бернарда, он выстроил церковь в Сконе. Бернард пересек море и прибыл на Зеландию. Там он и закончил свою жизнь, дав ею пример благочестия. Затем Свен вторгся в Англию и изгнал короля Этельреда [Нерешительного]. После того как завладел Британией, он прожил менее трех месяцев.

VII. Когда он умер, Эдмунд, сын Этельреда, которого изгнал Свен, заключил в оковы сына Свена Кнута [Могучего] и Олава[400], сына короля Норвегии Олава, которые были там заложниками. Бежав из его оков, они приплыли в Бремен и там приняли христианскую веру от бременского архиепископа святого Унвана[401]. Крестившись, они возвратились в Данию[402]. А Олав [Святой] стал королем Норвегии. Он первым покорил все свое королевство христианской вере. Во время одного сражения его убила кучка людей (a paucis in bello percussus), и он принял славный венец мученичества[403]. Дружинники похоронили его тело в Тронхейме, где оно до сих пор творит множество чудес. Преемником трона стал его сын по имени Магнус [Добрый], который родился от наложницы. Возрастом он был дитя, душой смельчак, видом красавец. Но дабы не показалось, что я далеко отхожу от начатого, я возвращаюсь к королям датчан. Итак, после смерти короля англов Эдмунда власть унаследовал его сын Этельред[404]. Узнав об этом, Кнут, который не забыл оскорбления, нанесенного встарь ему и Олаву отцом Этельреда, с тысячей военных кораблей переплыл море и всем огромным войском вторгся в Англию. Он бился с Этельредом три года. Этельреда осадили в городе Лондоне, где он умер, подточенный войной и старостью, оставив сына Эдуарда[405], которого принесла ему королева Эмма, дочь графа Ротберта[406]. Кнут вышел победителем и взял в жены Эмму, родившую ему сына Хардекнута[407]. Свою сестру, по имени Эстрид, Кнут выдал за Рикарда[408]. Разведясь с ним, она без согласия брата вышла замуж за ярла Ульва. Услыхав об этом, Кнут разгневался на Ульва и свою сестру, так что даже изгнал их из королевства. В конце концов, вняв просьбам многих людей, он примирился с этим, но притворно. Протекло немного времени, и Ульва по его приказу убили в роскилльской церкви, когда тот шел к заутре не. Жена Ульва Эстрид с почестями похоронила его. А на месте деревянной церкви возвела каменную и всячески способствовала ее обогащению. У нее и Ульва было двое сыновей: Свен[409] и Бьёрн. После всех этих событий Кнут вернулся в Англию, где и закончил свою жизнь.

VIII. Между тем бременский архиепископ Либентий назначил на Зеландию Авокона, преемника Гербранда, которого там изначально поставил его предшественник Унван. Архиепископ Либентий также назначил в Шлезвиг Поппона, потом Эцикона, в Рибе Одинкара. Один из них, Поппон, муж святейший, был, говорят, близким другом Свена [Эстридсена]. Он, кроме прочего, когда язычники впали в сомнение относительно христианской веры, на всеобщем собрании короля и народа пронес в руке раскаленное железо и остался невредим (ибо они обещали, что в этом случае уверуют). В результате народ уверовал, а он прославился в королевстве как святой[410].

IX. После смерти Кнута стали править трое его сыновей. Свен, который родился от Альвивы, правил в Норвегии, Харальд, тоже сын Альвивы, – в Англии, Хардекнут, сын Эммы, – в Дании. В его времена после Авокона проповедовал Виллельм. Этот Хардекнут выступил из Дании против своего брата Харальда, короля Англии, и собрал во Фландрии флот. Однако Харальд, будучи настигнут смертью, положил конец войне. Так Хардекнут завладел Данией и Англией. Тем временем в Норвегии умер брат Хардекнута Свен. Тогда норманны избрали Магнуса [Доброго], сына Олава Святого от наложницы. Хардекнут и Магнус, король Норвегии, заключили между собой соглашение и скрепили его клятвой над мощами Олава – такое, что тот, кто проживет дольше, получит королевство того, кто умрет, и будет владеть обоими королевствами словно бы по праву наследства (quasi hereditario iure). Протекло немного времени, и Хардекнут умер[411]. Узнав о его смерти, Магнус, не забывший о соглашении, явился в Данию с большим и сильным войском. Ему навстречу вышел Свен, племянник Кнута Старого, сын Эстрид и Ульва, которого убил Кнут Старый[412], и сражался с ним как на море, так и на суше. В конце концов он был побежден и бежал в Сконе. Когда в Лунде Свен готовился к бегству в Швецию, прибыли гонцы с Зеландии и возвестили ему, что король Магнус умер. Он немедленно возвратился на Зеландию, а потом был избран жителями Фюна и Ютландии в короли и усердно правил Данией в течение многих лет, произведя на свет от разных жен много сыновей и дочерей. Пять его сыновей правили один за другим. Четверых настигла преждевременная смерть, хотя они были вполне достойны и власти, и королевского звания. В его времена проповедовал епископ Виллельм. Он был мужем сильным, храбрым и буйным. Одной мощью своего тела он уже покорял знатных людей, но также и величием души. В гневе он не жалел никого. В его епископство мать короля Свена Эстрид с согласия сына передала Роскилльской церкви пятьдесят мансов[413], право на которые вышеупомянутый епископ подтвердил печатью и привилегией. По прошествии малого времени Виллельм умер, а на его место славный король Свен поставил своего капеллана и тезку, мужа, блиставшего всеми видами добродетели и далеко превосходившего всех предшественников. Он был грозой злонамеренных, воздаянием добродетельных, отцом отечества, гордостью клира и спасением народа, образцом благочестия и таким, кто хочет все довести до совершенства[414]. Он практически заново основал Роскилльскую церковь, украсив ее замечательным паникадилом (egregia corona), мраморными колоннами и всяческой утварью (ornamentis). Он выстроил для братьев монастырь из камня, а также добавил братьям и церкви, которую освятил во имя святой Троицы, земель из своих епископских владений, чтобы общее число пребенд составило пятнадцать[415]. Кроме того, он возвел в Рингстеде монастырь в честь святой Марии и другой – в Слагельсе. X. Между тем в Ютландии умер славный король Дании Свен Магнус[416], в 1074 году от воплощения Господня и на 31 год своего правления[417]. Его тело было с почестями погребено в Роскилле, как он сам повелел, будучи жив. После его смерти королевство перешло к его сыну Харальду, который правил семь лет[418]. Согласно традиции (secundum antiquos), это был четвертый король Харальд в Дании. Первый Харальд – тот, который крестился в Майнце. Второй – Харальд Синезубый. Третий – Харальд сын Горма[419]. Четвертый – этот, сын Свена, муж замечательный, правитель справедливейший. Он приказал передать в общее пользование леса, которые присвоили себе одни только знатные люди. После его смерти на трон возвели его брата Кнута [Святого]. Он издал новый, неслыханный закон, которым принудил народ платить налог, именуемый у нас «nefgjald»[420], после чего его прогнали из Ютландии на Фюн и он с великой верой в душе принял мученическую смерть в Оденсе, в церкви святого мученика Альбана, перед алтарем. Это было в 1090 году от воплощения Господня и на 11 год его правления. Его тело творит великие чудеса, прославляется через мученика Христос[421]. Вместе с ним был также убит его брат, по имени Бенедикт.

XI. Итак, на собрании знатнейших людей государства королем избрали его брата Олава[422], сделав его господином всего датского королевства[423]. В его времена Дания девять лет страдала от великого голода, так что люди не могли удержаться от заповеданной пищи и запрещенного. Ведь когда вынуждает необходимость, закон иногда нарушают и преступают. И вот, чтобы есть, забивали лошадей, а многие освежевывали собак. На стол не подавали разные тарелки, не требовалось вообще никакой посуды. Достопочтенный епископ Свен предсказал эту напасть сразу после убийства Кнута. Отечески увещевая, советовал он многим людям, чтобы они раскаялись и тем отвели ее. Но поскольку Господь кого хочет ожесточает, а кого хочет милует, Он ожесточил все сердца и, как сказано, обрушивал бедствия. Но пастыря Господь помиловал и освободил его ото всех страданий на этой грешной земле. Ибо на второй год правления Олава, не довольствуясь вместе с Марфой домашним покоем и делами житейскими, но возжелав вместе с Марией сделаться также сопричастником таинств небесных[424], он, спросив позволения у короля и народа, решил отправиться в покаянное паломничество в Иерусалим. Однако, когда он прибыл на один остров, под названием Родос, его охватила болезнь. Душа с победой отлетела ко Христу, а тело было там же погребено его скорбящими учениками. Услышав о его смерти, король Олав, хотя и горевал вместе со всем клиром зеландской церкви, однако поставил на его место Арнольда. Это был муж от природы бесхитростный и более нерадивый, чем подобает заботливому пастырю. Тем не менее он выстроил каменные стены вокруг роскилльского монастыря, а также поновил росписи этого монастыря. В седьмой год его епископства умер король Олав. Он правил девять лет, из которых ни один не был изобильным. XII. После его смерти королевство перешло к его брату Эрику Доброму. Тут же закончился проклятый голод, и вместе с ним отступила от народа Божья кара. Связано ли это благополучие с Эриком, а этот голод – с Олавом (а ни тот, ни другой не заслуживал своего жребия), – известно Тому, Кто знает все прежде бытия его и устрояет все когда желает и как желает. Ибо Эрик правил восемь лет и напридумал много жестоких и несправедливых за конов. У него было три сына от наложниц: Харальд [Копье], Бенедикт, Эрик [Незабвенный]. От законной жены родился самый благородный по происхождению, по имени Кнут [Лавард]. На пятый год его правления, в 1100 году от воплощения Господня, в июльские иды христиане взяли Иерусалим[425]. Наконец, в восьмой год своего правления, в 1103 году от воплощения Господня, Эрик, вместе со своей женой Бодилью захотевший посетить Иерусалим, прибыл на Кипр, где и умер.

XIII. Узнав о его смерти, датчане возвели на трон его брата Нильса[426], мужа смирного и бесхитростного, совсем не правителя. Во дни его клир и народ подверглись великому преследованию. Ведь в двадцатый год его правления некто Педер, сын Бодили, подучиваемый и подстрекаемый своим капелланом Нотольдом, который впоследствии стал епископом Рибе, поднял судебное преследование (quaestio) против клириков, дабы те из них, кто имеет жен, оставили их, а те, кто холост, ни в коем случае не женились. Клирики желали сопротивляться этому, но не имели сил, так как епископ Арнольд был уже отягощен старостью и занемог. Иным рубили руки, иных убивали, иных изгоняли с родины, мало кому удалось сохранить имущество. На следующий год после этого начинания бондов Арнольд умер. На его место король Нильс поставил капеллана своего сына Магнуса, по имени Педер. Он был мужем знающим и начитанным, самым красноречивым и постоянным среди всех датских епископов того времени. Вскоре Педер взял сторону клириков против бондов, освободив их не только от упомянутой напасти, но, кроме того, добившись, чтобы никто из мирян не имел права подавать жалобу против клириков на народном собрании, а делал это только на священном соборе, что ранее ни в коем случае не дозволялось. Он очень любил клириков, но не принес своей церкви никакой прибыли. Он украсил свои дворы каменными и деревянными постройками. И хотя Педер поменял местами ценности, ища своего и того, что цезарево, однако он утверждал, что хотел бы искать и того, что Божье, если бы только ему вместе с Марией и Иаковом удалось остаться в покое и мире[427]. Во исполнение того, что было у него на душе и на языке, он прибавил к владениям церкви святого Климента дома и земли, чтобы там жила монашеская община. Но поскольку враг рода человеческого с древних времен всегда прячется под покровом и питает всегдашнюю злобу к деяниям праведных, он, ненавидя мир, посеял между датчанами семена столь великой распри, что подобного бедствия для клира и народа не бывало с тех пор, как в Дании утвердилось христианство.

XIV. Ибо единственный сын короля Нильса Магнус, подстрекаемый дьяволом, в 1130 году от воплощения Го сподня[428], притворившись другом, убил сына короля Эрика Кнута, мужа целомудренного, благоразумного, украшенного мудростью, красноречием и всеми видами добродетели. За это его братья Харальд [Копье] и Эрик [Незабвенный] подняли восстание против короля Нильса и его сына Магнуса, всячески стараясь лишить Нильса власти и звания, а Магнуса убить. Эрик, собрав всех отступников и злодеев, отправился в Ютландию, где склонил часть народа ложными обещаниями и присвоил себе королевское звание. Он был моложе Харальда и много красноречивее, чем тот, муж бесчестный, переполненный злобой и лукавством. Узнав об этом, Харальд переметнулся к королю Нильсу, не желая служить младшему брату как по причине его возраста, так и потому, что у Харальда была толпа сыновей, пятнадцать человек[429], а также потому, что Эрик противозаконно награбил у всех огромное количество добра. Король же Нильс переправился в Ютландию и бился с Эриком во многих сражениях. Изо всех них Эрик выходил побежденным, поэтому он бежал в Шлезвиг. А на следующий год они сошлись в морской битве у острова, который называется Сейрё. Там войско Эрика окружило сына короля Нильса Магнуса, который подумал, что перед ним суда его отца, приплывшего туда раньше него. Многих взяли в плен, бóльшую часть истребили, Магнусу едва удалось скрыться на нескольких кораблях. На третий год войны король Нильс прибыл на Зеландию со ста кораблями. И так как бóльшая часть народа вместе с епископом Педером сочувствовала Нильсу, в битве при Вэребро уже после первого столкновения Эрик оказался побежден и бежал. Победитель Нильс разграбил Роскилле. Эрик отправился в Сконе прося о помощи. Его изгнали оттуда, и он явился к королю Норвегии Магнусу [Слепому], сыну короля Сигурда [Крестоносца], и стал вымаливать у него помощь. Магнус, хорошо скрыв свои намерения, предложил мир и дружбу, обещая, что поможет ему во всем[430]. Однако после того как он принял его вместе с немногочисленными сторонниками, исход дела ясно показал, что было у него на сердце[431]. Ибо он отнял у Эрика все богатства, которые тот привез, и прогнал его людей, а своим приказал, чтобы они посадили его в кандалы. К нему не допускали никаких иностранцев. Тогда Эрик, лишившись всех сторонников и очень опасаясь за свою жизнь, обратился к хитроумным приемам. Он притворился больным, не пил и не ел прилюдно, чтобы только его не увезли из Конунгахеллы[432]. Кроме того, он послал гонца в Данию к своим друзьям, прося, чтобы они если не забыли, какими и сколь великими богатствами он их наградил, быстрее спасли его от надвигающейся смерти; указав время и место. Итак, в назначенный день они приплыли на корабле и в то время, как стражи напились и спали, взяли на борт Эрика, королеву, а также служанку и бежали в Сконе.

XV. Сконцы же, хотя прежде отказали ему в помощи, на этот раз, словно бы движимые раскаянием, все единодушно с общего согласия приняли его, провозгласив, что хотят жить и умереть вместе с ним. Архиепископом в то время был Ассер[433]. Он был первым архиепископом в Дании, Швеции и Норвегии, муж деятельный и суровый[434], мудрый и совсем без постоянства. Во время этой смуты в королевстве он не ограждал себя стеною ради дома Израилева, но, как колеблемый ветром тростник, куда бы ни подуло, туда и обращался. Тогда по приказу Эрика Лунд окружили стеной и валом. Между тем Нильс объявил в подвластных ему землях, чтобы люди готовились к походу, и со всяческой предусмотрительностью повелел, чтобы накануне июньских нон все знатнейшие собрались в Сконе. Ибо в этот день отмечался святой праздник Пятидесятницы. Итак, в понедельник они неосторожно, ничего благоразумно не взвесив, сошли с кораблей. Им навстречу выступил Эрик со своим войском и нанес всей Дании неописуемый и невосполнимый урон[435]. О жестокий год, день горький, день смерти, день тьмы и мрака[436], полный скорбей, отягченный рыданиями! О день, в который Магнус убит, растоптан цветок Дании! Прекраснейший из юношей, мощный силою, доброхотный податель[437], премудрый и друг постоянства! Убит Магнус, а вместе с ним два герцога и пять епископов: Педер Роскилльский, Торе Рибский, Кетиль Вестервигский, Ульвкель Орхусский, Хенрик, изгнанный из Швеции. Адельбьёрн Шлезвигский, получив неизлечимую рану, прожил после этого менее полутора лет. Шестой же, епископ Эскиль Вибергский, муж прекраснейший и мудрейший, блестяще начитанный, был по приказу Эрика убит за два года до этого сражения, когда он служил в церкви заутреню.

XVI. Король Нильс, увидев, что кого пленили, кого покалечили, кого убили, кого утопили, едва успел вскочить на коня и вместе с Харальдом [Копье] бросился на корабль. Он поехал на Зеландию и как мог ободрил своих сторонников. После этого Нильс отправился в Ютландию и сделал Харальда правителем половины государства (participem dimidij regni), возведя его в королевское звание. Затем он был коварно обманут шлезвигцами, которые обещали верность и подтвердили это клятвой: в седьмой день перед июльскими календами вышеназванного года и на 31-й год правления они вероломно убили его вместе с его знатнейшими, что находились в городе. Харальд же, словно бы предчувствуя их вероломство, всячески побуждал короля не верить им. После убийства он решил, что ему нужно уезжать оттуда. Узнав об этом, Эрик явился в Шлезвиг и за гнусное злодеяние наградил шлезвигцев богатыми дарами. Тогда вместо Педера епископом Роскилле сделали Эскиля[438]. Нотольда поставили на место Торе в Рибе, Сельва на место Кетиля к вендельцам[439], Иллуги на место Ульвкеля к орхусцам. Тем временем от вышеупомянутой раны умер изменник[440] Адельбьёрн, епископ шлезвигцев. На его место поставили капеллана Эрика по имени Рике.

XVII. После всех этих событий Эрик отправился в Сконе и отпраздновал там Рождество. Харальд между тем оставался в Ютландии, где к нему примкнуло множество ютландцев. Услыхав об этом, Эрик внезапно прибыл на Зеландию и, несмотря на суровые морозы, очень быстро переправился в Ютландию. На следующую ночь он захватил ничего не подозревавшего брата вместе с женой и детьми в деревне, которая называется Скипинг, и велел палачам казнить схваченного. Жители этой деревни погребли его голову в дальнем углу кладбища. Эрик необычайно радовался смерти брата. Сыновей же его он привез в Сконе и вплоть до августа держал в кандалах. А в августе, вступив в гнусный сговор со сконцами, он отправил сыновей Харальда на один остров, под названием Свер, где по его приказу их всех перебили и свалили в яму. Вот их имена: Сигурд, Эрик, Свен, Нильс, Харальд, Бенедикт, Мистивинт, Кнут. Олав, когда его отец и братья попали в плен, пристал к нищим и бродягам, и так, прикрытый лохмотьями, явился к королю Швеции по имени Сверкер[441], и стал вымаливать у него помощь. Тот, узнав всю последовательность событий, как были убиты его отец и братья, решил, что из этого в будущем выйдет чтонибудь хорошее[442], и принял его у себя при дворе, а чтобы он мог иметь все необходимое, радушно уступил ему часть своего королевства на то время, пока жив Эрик. Бьёрна и Эрика Дьякона король Эрик за год до смерти их отца утопил недалеко от того замка, который стоит перед шлезвигской гаванью. Двенадцатый, Магнус, пал в битве, произошедшей в Сконе, вместе с Магнусом, сыном короля Нильса. Это все сыновья Харальда, и всех их настигла преждевременная смерть. Остался один Олав, чудище о многих головах.

XVIII. Между тем в третий день перед майскими идами умер лундский архиепископ Ассер, и его похоронили в церкви святого Лаврентия. Эрик же, сделавшись надо всеми словно бы Цезарем, преодолев все препятствия, не желая признавать кого бы то ни было равным себе или превосходящим себя, надменный, превознесшийся и мощный в злобе своей, повсюду вел себя подобно ужасной молнии[443]. Он отнимал у плачущих, если что имели, а имущим и злобно хохочущим раздавал. Такова была жизнь Эрика, таково поведение, так он пришел, а теперь поглядим, как он ушел. Итак, когда он приехал на одно народное собрание, происходившее недалеко от Рибе, вышел некий человек, по имени Плуг, что переводится на латынь «aratrum»[444], и нанес ничего не подозревавшему королю смертельную рану. Это был муж уродливый, низкого роста, который сам по себе ничего бы не смог сделать, однако повсюду Господь: Господь в плуге, Господь в копье, точно так же как Господь в праще, Господь в камне.

XIX. После того как он погиб и был похоронен в Рибе, собрались знатнейшие люди государства и возвели на трон Эрика III, сына сестры вышеупомянутого Эрика[445]. Он был мужем более бесхитростным, чем того требует королевское звание, непостоянным и двоедушным, погибель королевства и клира. В его правление поднялась великая распря за лундское архиепископство между шлезвигским епископом Рике и роскилльским предстоятелем Эскилем. Однако достопочтенный Педер, сын Бодили, своими мудрыми советами и активным вмешательством (suo sapienti consilio et sollerti discrecione) положил конец этому противостоянию. Он замирил их таким образом, что Эскиль стал архиепископом, а Рике, хотя клир и народ в Сконе избрали именно его, воспользовался советом упомянутого Педера и, дабы избежать смуты и войны, несмотря на протест клириков и мирян, занял кафедру в Роскилле.

{XX. Король Эрик, после того как у него на родине установился прочный мир, на десятый год своего правления отказался от власти, ушел в монастырь и, облачившись в монашеские одежды, благополучно распрощался с заботами этого мира. Впоследствии он принял благой конец и почил во Господе. После его смерти ютландцы собрались и избрали Кнута[446], сына Магнуса, сына короля Нильса. А сконцы избрали Свена[447], сына Эрика Незабвенного, и поставили его над собой королем. Из-за этого между Свеном и Кнутом возникла длительная распря, на двенадцать лет. Ибо, когда к власти пришел Свен, мир нарушился, поднялось восстание и внутренняя смута заставила даже миролюбивых взяться за оружие. В конце концов, на десятый год, все датчане собрались и, склонившись к миру, избрали двух королей: Кнута, которого прежде избрали ютландцы, и Вальдемара[448], сына Кнута Святого [Лаварда], герцога и мученика. Свен же, будучи изгнан из Дании, бежал в Саксонию к саксонскому герцогу, своему тестю, у которого оставался почти три года, вдали от своего королевства. Только на третий год, притворно замирившись, он вернулся на родину. Тогда же Свен, Кнут и Вальдемар, выставив поручителей, сошлись вместе и по совету благоразумных людей склонились к миру, желая прекратить смуту в королевстве. Итак, родичи заключили между собой такой договор, что страна делилась на части и каждый из них должен был беспрепятственно владеть одной ее третью. И утвердили договор притворный и мир мнимый. Ибо, когда они встретились в Роскилле, Свен в пятый день перед августовскими идами нечестивым образом убил Кнута и его родича Константина, а тяжело раненый Вальдемар скрылся. После этого Свен сошелся с ним в битве у Грате и по воле Божьей бесславно там погиб, приняв достойный его коварства конец. Его тело предали земле в церкви этой деревушки. После этого, в 1157 году от воплощения Господня, все знатнейшие люди Дании возвели на трон славного Вальдемара, сына Кнута Святого, герцога и мученика, сына короля Эрика Доброго, и он был помазан на царство архиепископом Эскилем, облачился в пурпурные одежды, был торжественно увенчан диадемой, а также со всеми почестями воссел на престоле королевства. Он достойно управлял датским королевством в течение двадцати шести лет, привлекая язычников к вере, верующих к миру, миролюбивых к твердому спокойствию. Он превратил ненависть в любовь, скорбь в радость, а бедность в процветание.

Власть унаследовал его сын Кнут[449], а вслед за ним на трон возвели брата Кнута Вальдемара[450].}

В XIII в. в Швеции возникло несколько латиноязычных житий, посвященных деятелям эпохи миссионерства. В этих произведениях увековечены образы святого епископа Эскиля, основателя церкви в городе Эскильстуне, апостола Сёдерманланда святого Ботвида, апостола Вестманланда святого Давида, построившего первую церковь в Мункторпе[451]. Особое место среди житий шведских миссионеров занимает «Житие святого Сигфрида», в котором повествуется о двух весьма знаменитых персонажах шведской истории – первом короле-христианине Олаве Шётконунге (990-е – ок. 1022) и его предполагаемом современнике и крестителе – английском епископе Сигфриде.

Как и другие перечисленные произведения шведской агиографии, «Житие святого Сигфрида» не представляет большой ценности в качестве исторического источника. Изу чавшая его Т. Шмид даже считала, что, «если говорить О том времени, которое в нем описывается, то историческая ценность “Жития святого Сигфрида” практически ну ле вая»[452]. Возможно, подобное суждение – слишком резкое, но совершенно очевидно, что в житии очень много анахронизмов (см., например, примеч. 9, 17, 18, 31 к тексту жития), фантастических подробностей и общих мест[453].

Судьба самого епископа Сигфрида и обстоятельства вокруг крещения Олава Шётконунга рассматриваются во втором очерке настоящей монографии, здесь же я приведу лишь краткие сведения о датировке и рукописной традиции памятника. По мнению Л.-У. Ларссона, «Житие святого Сигфрида» основывалось на устной традиции, а в настоящем своем виде возникло в 1205/1206 г.[454] Т. Шмид была склонна датировать житие ближайшими десятилетиями после 1280 г.[455] Думается, что если учесть время создания выявленных Л.-У. Ларссоном рукописей[456], а также время возникновения того варианта сюжета о крещении Олава, который зафиксирован в житии[457], то наиболее вероятная датировка памятника – это 50-е – 60-ее гг. XIII столетия.

Критического издания, которое бы учитывало все известные ныне списки, до сих пор не существует. Рукописи «Жития святого Сигфрида» относятся ко времени, значительно отстоящему от времени возникновения первоначальной версии жития. Кроме того, существенно различаются между собой редакции памятника, среди которых не только латинские, но и шведские, представляющие собой переводы-переложения латинских[458]. Вероятно также, что не все рукописи еще выявлены.

Вообще говоря, текста, который можно было бы с полным основанием назвать житием святого Сигфрида, не существует. Все дошедшие редакции входят в сборники литургического характера (бревиарии), то есть представляют собой более или менее краткие пересказы первоначального жития, входившие в оффиции (службы), то есть зачитывавшиеся в церкви в день памяти святого – 15 февраля. Пространная версия того текста, который принято называть «Житием святого Сигфрида» (редакция C согласно обозначениям Т. Шмид), дошла в составе т. н. Codex Laurentii Odonis (прежде имел шифр A 182 в земельной библиотеке Саксонии в Дрездене, однако погиб во время печально знаменитой бомбардировки Дрездена союзниками), относящегося к концу XIV в.[459], и в его позднейшей копии, относящейся к 1520 г.[460]

Пространная редакция, получившая название «Historia san cti Sigfridi episcopi et confessoris» («История святого Сигфрида, епископа и исповедника»), считается основной и первоначальной (за исключением отдельных позднейших добавлений)[461]. Предполагаемым местом создания памятника было епископство Векшё, так как в тексте особо подчеркивается связь святого Сигфрида с городом Векшё (центром исторической области Вэренд на юге Смоланда), «в котором он, – согласно последним словам жития, – по воле Божьей, избрал себе пристанище». Впоследствии на основе этой версии жития были составлены многие оффиции Сигфрида, бытовавшие в различных шведских епархиях[462]. Упомяну также, что автор «Жития святого Сигфрида» использовал в качестве литературной модели «Житие святого Ансгария» и сочинение Адама Бременского[463].

Публикуемый ниже перевод выполнен по изданию: SRS. Bd. II. P. 344–364, где текст дается по двум рукописям: Codex Laurentii Odonis и его копии 1520 г. (см. выше). В переводе опущены первые два абзаца, которые представляют собой ученое предисловие явно более позднего происхождения.

Был некогда в королевстве Швеция один король, по имени Олав[464], человек большой доброты, трудолюбия, но также и большого благоразумия, да и в делах воинских необыкновенно удачливый. В сердце его жило благочестие, не потому, однако, что он знал, что это такое. Ибо был он язычником и поклонялся идолам, ничего же другого не ведал. Но как-то услыхал он чье-то упоминание о христианстве, однако к чему это и почему так называется – никак не понимал он того, ибо не познал еще Христа, а наставить его в вере было некому. И был он весьма дружен с английским королем Милдредом[465] – до того, что они обменивались друг с другом роскошными дарами и подношениями, заключили друг с другом мирный договор, и оба их королевства жили в покое. Вот так это было. И вот случилось, что в одном из секретных посланий, которыми они между собой обменивались, король Олав, подвигнутый к тому Божьей благодатью, попросил у английского короля, чтобы он послал к нему кого-нибудь основательно сведущего в истинной вере, объявив, что желает сделаться христианином, если только ему удастся получить точные сведения о вере христиан. Услыхав об этом, король Англии Милдред понял, что Господь посетил сердце его (Олава. – В. Р.), возрадовался же весьма и возвеселился посещению сему, и благосклонно принял просьбу его, соделавшись общником в спасении души его.

Созывает, стало быть, король Англии всеобщий собор людей церкви и священнослужителей[466] и уведомляет их о богоугодном короля Швеции желании и просьбе, равно как и о намерении его служить отныне Царю Небесному и подклонить выю свою под иго веры. Вот уже три дня заседает созванный королем собор, и много уж произнесено на нем речей увещательных и благочестивых, чтобы отправить к королю Швеции проповедника веры христианской, – но и из столь великого собрания служителей Христовых не находится никого, совсем никого, кто бы во имя Божье захотел возложить на себя тяготы такого путешествия. Ведь на слуху у всех жестокость и дикость языческого племени, поэтому-то и вселился трепет в каждое сердце. Однако Господь Всемогущий, знающий будущее наперед, предвечно алчущий всеобщего спасения и ничьей гибели не желающий, заранее позаботился о том, чтобы послать к шведам такого человека, который бы был вправду достоин изгнать из их душ заблуждения. И вот, после трехдневных заседаний, после того как никто не изъявил желания принять на себя тяготы такого путешествия, будучи вдохновлен свыше, поднимается наконец-то среди собора святой Сигфрид, Йоркский архиепископ[467], – человек всеми уважаемый и весьма боголюбивый, необычайно искушенный в божественных науках: из сокровищницы знаний своих мог он цитировать и новые и древние писания – и обращается к королю и всем собравшимся лучшим людям королевства с такими словами: «Святейшие отцы, созванные сюда по воле Бога и по приказанию короля, внимайте мне! Почему же не хотим мы исполнить желание Господа и просьбу нашего государя, хотя совершенно очевидно: вот перед нами знáмение воли Господней, что дóлжно силой Божьей избавить племя сие от заблуждений и ко спасению душ их проповедовать им путь истины. Ибо если мы ко славе имени Божьего и к чести нашего королевства всеми нашими помыслами и трудами своими неутомимо служим земному властителю ради устроения земных дел, то насколько более следует нам исполнять волю божественного промышления (от которой нам следует ожидать воздаяния за труды всей нашей жизни) в тех случаях, когда мы труждаемся не ради земного и преходящего, а ради одних только душ людских для обращения их к самому Го споду. Будем же ведь мы блаженны, коль скоро выпадет нам быть изгнанными за Господа – или даже умереть, потому что “блаженны изгнанные за правду”[468], “блаженны же и умирающие в Господе”[469]. Так да воспламенится дух ваш и думы ваши во Господе, и с верой в душе да возлóжите на плечи свои тяготы такого путешествия, дабы после подвигов сих получить воздаяние в виде дара жизни вечной».

И лишь только произнес это муж Господень, а все услышали, сразу покорила всех речь его, и изъявлением божественной благодати все присутствовавшие возложили на него свои надежды, чтобы принял он на себя тяготы путешествия, а впоследствии сподобился бы, без сомнения, получить за труды земные тот вечный дар, о котором сам проповедовал. Та к вот, значит, он, будучи борцом Господним, крепко полагаясь на Господа Бога своего, послушно и без страха взял на себя труд совершить это странствие, доверенное ему со всеобщего согласия, вручив себя и своих спутников Божьему промыслу и помоге Его, а равно и святым их молитвам. Простившись же с ними, отшел от них[470]. И велит святой муж своим спутникам, чтобы они как можно быстрее приготовили все необходимое для путешествия и поскорее снарядили корабль, снабдив его требуемыми принадлежностями. И вот, когда все необходимое для поездки было подготовлено, святой Сиг фрид изгнанником всходит на корабль, покидает родину, родителей и отчий край, распахивает паруса и вместе со своими спутниками прокладывает путь посреди морской глади. Подгоняемые попутным ветром, они бороздят широкие просторы и в конце концов по прошествии нескольких дней пристают к берегам Дании. В то время христианство в Дании было свеженасаженным[471], ибо язычество не совсем еще склонило свою шею перед истинной верой. Итак, молва о прибытии святого мужа распространяется по всем окрестностям, ибо не мог свет, который Божья благодать предназначила для спасения язычников, длительно оставаться сокрытым во тьме. Сам король Дании, услыхав о его приезде, преисполнился величайшего веселья, да и все его приближенные неистово ликовали. Бароны и лучшие люди королевства[472] вместе с королем вышли ему навстречу, приняли его с величайшими почестями, глаголя: «Благословен грядущий во имя Господне»[473]. В то самое время при короле состоял один муж великой святости и благочестия, проповедник истинной веры, который неистощимыми увещеваниями и святой своей проповедью укреплял народ в страхе Божьем[474]. Сей, узнав о приезде святого мужа, оказал ему во всем должное почтение и подарил ему сердечную дружбу. И были же эти двое, коих благодать Божья из дальних стран привела сюда ради спасения язычников, при короле словно светочи, поставленные на подсвечник. Каждодневно услаждался король беседами с человеком Божьим, зная, что муж сей свят и блажен, а его благодатные увещания хранил король в тайных глубинах души своей. Однажды, по прошествии некоторого времени, в течение которого король все больше и больше находил услады в беседах с ним, муж Господень сообщил королю о цели своего странствия и, получив у него дозволение, сердечно поблагодарил за благодеяния, оказанные королевским величеством ему и его спутникам. Услыхав о его намерении, король весьма опечалился, что не сможет он долее удержать у себя столь замечательного утешителя и советника. Ибо было ясно, что нелегко отговорить его от продолжения единожды начатого пути, ведь неотступно требовали его заботы как дело спасения душ, так и проповедь веры, через которую должнó было совершиться обращение к Богу племени шведов. Итак, король снабдил его проводниками[475], они попрощались друг с другом, и муж Господень, будучи неколебимым воином Христа, не страшась угрозы сделаться мучеником, но надежно вооружившись оружием веры, уповая на помощь Господа Бога своего, обратил лице свое в сторону Швеции, куда и направлялся, вступил на тропы неторные и, преодолевая суровые горы, отвесные скалы, дремучие леса, достиг наконец области, которая называется Вэренд и которая является самой южной из областей Готии[476], изобилует всеми благами: реками, полными рыбы, пчелами и медом, украшена плодородными полями и лугами, кишит самыми разными дикими зверями и окружена огромными густыми лесами[477]. И вот, как мы и сказали, святой муж Сигфрид, Йоркский архиепископ, в первую очередь попал именно в нее и, ведомый Господом, явился в город Эстрабу, который местные жители теперь называют Векшё. В этом городе возвели каменную церковь в честь это го святого и в воспоминание об Иоанне Крестителе, и церковь эта, значит, вплоть до сего дня украшена епископской кафедрой[478].

Город этот, стало быть, окружали леса и богатые рыбой реки, кругом были зеленеющие луга, среди которых святой Господень и разбил свой шатер, повелев своим спутникам отдохнуть после изнурительных трудов и тяжкого путешествия. А сопровождали его три его племянника, коим имена: Унаманн, Сунаманн и Винаманн[479], первый был священником, второй – диаконом, третий же – иподиаконом. Итак, святой муж, истомленный великой тягостью пути, желая покойным сном восстановить силы совершенно вымотанного тела, вошел в шатер и дал себе краткий отдых. Увидев это, Унаманн, племянник его, ревностно заботясь о своем господине, вошел вслед за ним и сел подле. Муж Господень быстро заснул и увидел, что возле него появился ангел Господень, осиянный светом великим. С ликом приветным сказал он: «Встань скорее, угодник Божий, и следуй за мной». И душа Сигфрида последовала за ним, а он привел ее в одно близлежащее место, возле озера, указав, что оно предназначено для возведения церкви, и очертив положенные для нее пределы, и с этим исчез. И вот пробудился человек Божий ото сна и поднялся, увидав же, что при нем был один только племянник его, произнес: «Входил ли сюда кто-нибудь, покуда я спал?». А когда тот ответил ему: «Никто, господине», святой продолжил и сказал: «Явился мне в видении некий муж, прекрасный видом, красивый лицем, и, обратившись ко мне, говорил так: “Быстро встань и следуй за мной”. Когда же я пошел по следам его, указал он мне на место для церкви Божьей, где будут прощены беззакония грешников, очертил также положенными пределами длину и ширину ее, глаголя: “Да созиждешь на месте сем храм Господу, где будут прощены беззакония грешников, а праведные обретут благодать”. Та к иди же, поглядим, подтвердится ли это видение, явившееся мне во сне, свидетельством истины». Тотчас же встал человек Божий и поспешил к тому месту, и обнаруживаются там те самые явные знаки, которые указал ему ангел. И по заслугам восславили они оба имя Господа, который всегда утешает верных своих в упованиях их.

Итак, по прошествии нескольких дней стали сходиться к нему жители той земли: кто из любопытства, а кто и из благочестия – те, стало быть, чьи сердца вдохновил Дух Святой. И немало же дивились они, узрев человека в священнических одеяниях, украшенного ризой и посохом, с рогами на голове[480], ибо никогда раньше такого не видали. Затем муж Господень, воспользовавшись возможностью для проповеди, неутомимо проповедует всем прибывающим слово Божье. И многие внимали ему, дивясь красноречию его и словесному искусству. Иные же, у кого душа была поразумнее, напротив того, слушали его из любви к учению его. Ведь споспешествовал его трудам и проповеди сам Господь, просвещая через него сердца слушавших. Стекалось к нему множество знатных людей и других местных жителей, прослышавших о том, что проповедуется новая вера. И, не противореча ему, всей душой впитывали они слово жизни, приклоняя ухо свое к божественному учению. Эта область делилась в то время на двенадцать триб, главы, или же знатные люди которых распоряжались общественными делами следуя древним законам[481]. И вот, вдохновленные Божьей благодатью, старейшины этих двенадцати триб созвали народное собрание всей области, где было постановлено, чтобы из каждой трибы избрать людей, которые бы выступили словно бы ручателями за остальных в деле восприятия таинства крещения. Так вот, избрали они двенадцать старейших и мудрейших из этих триб, послали их к мужу Господню, дабы, познав истинность проповеди его, они бы с общего согласия всей области предстали перед ним переговорщиками. Пришли же сии двенадцать туда, где муж Господень сеял семена веры, и внимательно слушали из уст его слово жизни. Чего же более? Дошел муж Господень до изъяснения того места в Евангелии, где Господь речет: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие»[482]. А также: «В день, когда обратится грешник и восплачет, предадутся забвению прегрешения его». А также: «на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся» и проч.[483] Также: «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» и проч.[484] Тот же час сии двенадцать были просвещены Духом Святым и обратились в истинную веру кафолическую, твердо уверовав, что Иисус Христос – агнец Божий, искупитель грехов человеческих, и крестились в источнике, бьющим возле горы Эстрабу[485], и дали записать свои имена. Он же записывает их имена, чтобы, стало быть, не забыть их и чтобы никто из них часом не отшел от веры по наущению дьявола.

И вот, на двенадцатый день они снова собираются вместе, и отправляются к человеку Божию, и объявляют, что все помышление их души в том, чтобы хранить нерушимо обет веры, который они дали Богу и человеку Божию. Услышав это, муж Господень возрадовался и благословил Господа, говоря: «Хвалите Бога, все народы» и проч.[486]Достав перечень их имен, он спросил каждого об его имени, и обнаружилось, что одного не хватает. Итак, святой Сигфрид весьма опечалился из-за этого человека, сказав, что он либо притворился верующим, либо пожалел о своем добром поступке. Он поинтересовался у них, по какой причине вышло так, что один отсутствует. Они же, оправдывая того, ответили, что это произошло вовсе не потому, чтобы он хоть на малую толику пожалел о своем решении и обете, а потому, что его, всей душой исповедовавшего чистоту веры, настигла внезапная смерть. Услышав о том, что его постигла смерть, муж Господень очень расстроился и помолился за него, препоручив Господу его благочестие и веру, прося, чтобы душа его обрела хоть какой-нибудь покой, чтобы не было радости врагу рода человеческого заполучить ее – ту, в которой чистота веры свидетельствовала, что она достойна спасения[487]. А вскоре после этого, когда христианская вера возросла и усилилась там, человек Божий по чьему-то совету разрешил его родным и близким в память о его боголюбии поставить рядом с его могилой знак креста Христова. И стекалось ежедневно к мужу Господню множество уверовавших, и крестились от него во имя Отца и Сына и Святого Духа. И ото дня ко дню умножалась неисчислимая толпа верующих, и вот уже большая часть жителей той области подклонила шеи свои под иго христианской веры. А муж Господень радовался, ликуя, о Господе Боге своем – что во все время зрел врага рода человеческого простертым у ног своих и неспособным лишить его плода трудов его. И укреплялась твердость его святой проповеди, а громкая слава о нем широко распространялась в народе.

И вот, король Олав, о котором мы упоминали выше, услыхав о его приезде в королевство Швецию, отправляет к нему достойных послов и просит его к себе явиться. Святой Сигфрид устроил все необходимые дела в соответствии с церковным правом[488], поручив руководство церковью Божьей своему племяннику Унаманну, человеку в высшей степени благочестивому и ревностному. Сунаманну же и Винаманну он повелел быть его помощниками, наказав им, чтобы они неусыпно молились Господу и проповедовали, крестили бы во имя Божье народ, стекавшийся туда ради крещения, и истово благовествовали язычникам слово жизни. Итак, укрепленные и вдохновленные его увещеваниями, равно как и силой его духа, они с величайшим усердием, не зная отдыха, старались претворить в жизнь порученное им дело, проповедуя и крестя тех, кто, оставив лживых идолов, прибегал ко Господу, себя же самих они целиком посвятили служению Господню. Всем этим они наносили дьяволу неизмеримый ущерб.

Итак, святой Сигфрид, наставив стадо свое, попрощался со всеми, и вместе со своими спутниками быстро снялся с места во исполнение замысленного им начинания, и вскоре прибыл к королю Швеции. А король, обрадовавшись, вышел ему навстречу и принял его с величайшими почестями. По прошествии немногих дней, в которые человек Божий проповедовал народу слово благодати, король уверовал и крестился сам, а также все его чада и домочадцы, все его войско и вся его родня. Покончив с этим, святой Господень, видя, что народ пребывает в плену разнообразных суеверий, очень огорчился в душе своей и, сопереживая ему, пролил на раны его бальзам благодатных увещаний, смочив язвы его елеем святой проповеди и окунув его в воды святого крещения. Неустанно подвизался он в деле сем, так что снисхождением Божьей благодати народ оставлял дьявольские заблуждения и устремлялся ко крещению, люди начали разрушать святилища языческих богов и причинять дьяволу неизмеримый ущерб. Когда же святой предстоятель узрел, что неисчислимое множество людей с готовностью и благочестием в душе переходит в христианскую веру, он необыкновенно ликовал и ради счастия своего вознес благодарность Богу Отцу, который даровал ему своими трудами прийти на помощь своему народу. А дьявол, видя, что через Сигфрида погибают плоды злодеяний его, которые он приобрел, введя в заблуждение души обманутого народа, берется за другое, не раз уж им испытанное оружие греха, и, пользуясь долгой отлучкой пастыря, накидывается на лишенных всякого защитника овец, чтобы задрать их. И вот, возбудил он такую ярость и злобу против племянников святого мужа, что поднял на них двенадцать заговорщиков, приблизив тем самым срок их убийства. А коль скоро зашла речь о страстях их, то необходимо, во утешение нынешним и будущим, кратко поведать о том, как в отсутствие мужа Господня претерпели они мученическую кончину.

В то время как святой предстоятель находился у короля, три его племянника, как было сказано, Унаманн, Сунаманн и Винаманн, оставались в том самом городе, который теперь называется Векшё и который святой муж обстроил, возведя там деревянную церковь. Неустанной проповедью и увещаниями они обращали народ к вере в святую неделимую Троицу. Однако, поскольку они недостаточно хорошо знали обычаи и язык той страны, они приблизили к себе нескольких знатных и достойных мужей, которые представлялись им благоразумнее прочих в том, что касалось устройства всяческих дел[489], и, решая, что им следует предпринять, чаще всего опирались на их советы. Эти люди до такой степени пользовались их доверием, что нередко обедали и пировали вместе с ними, а также были посвящены во все их тайны. Они видели в том числе ценности и дорогую утварь, которая была по-разному украшена: чаши, блюда, золотые и серебряные ложки, – и дивились на все это. А так как это происходило довольно часто, то дьявол, вечный завистник и похититель всяческого блага, возбудил против них названных двенадцать мужей и подтолкнул их к тому, что они стали совещаться относительно возможности смертоубийства: как бы им погубить их, а их богатства похитить. Но, боясь, чтобы простой народ не помешал им осуществить задуманное ими злодейство, они, по языческому обычаю, бросили между собою жребий и избрали из двенадцати человек восьмерых, которые должны были исполнить замысленное злодейство и, в ночи, погубить невинных, что они и сделали. А было это так: прислужники сатаны ночью ворвались в дом, где спали упомянутые мужи, и, выхватив мечи, зарубили их – отсекли им головы. И вот, совершив это гнуснейшее преступление, они взяли святые головы их и положили в достаточно вместительную кадку (urna), привязали к ней огромный камень, который с трудом могла сдвинуть пара волов, и забросили ее в середину озера, лежащего рядом с церковью, что посвящена этим мученикам, к югу от нее.

Потом, возвратившись, сии нечестивцы перевязали их ноги веревками и отволокли тела в густые заросли, где лазают лишь дикие звери, и, бросив там, навалили сверху груду камней, надеясь сокрыть свое грязное преступление от божественного благочестия, взорам которого доступно и открыто все на свете. Однако Господь Всемогущий, знающий будущее наперед, предрешивший и предназначивший святым своим спастись через мученичество, не мог терпеть, чтобы тела их долго лежали «в степи печальной и дикой»[490], но желал явить святость их, ниспослав внезапные знамения и чудеса. И часто на месте том собиралась огромная стая воронов, которые весь день непрерывно кричали и граяли[491]. А ночью восходил к небу от места того чудно сияющий столп, прозрачным светом своим доставляя ясное свидетельство их святости. Видя такое, непосвященные и неверующие поражались, что у них стали являться столь необычные знамения, и думали, что вскоре их ожидает нечто радостное и удачное. Ведь собирались люди во множестве и толковали один другому значение этих чудес. И нечестивые преступники дрожали от страха, как бы праведным судом Божьим не стало известно всему народу об их гнусном злодеянии и как бы не пало на них по заслугам их достойное их мщение. И вот, тайно унесли они святые тела мучеников из того места, где бросили их, и ночью переправили в другое, и захоронили. Там они – тайным судом Божьим, по грехам племени сего – и сокрыты до нынешнего дня.

Итак, обрадовался дьявол своей столь ужасной победе – убийству слуг Божьих – и немедля взялся за оружие греха, стал яростно нападать на свеженасаженное христианство[492] и, препоясавшись отравой своих беззаконий, накинулся на лишенных пастырской заботы овец, чтобы задрать их. И разжигает он гнев, пробуждает зависть, обостряет низменные страсти, питает раздоры. В этом поощряет ненависть, в том взращивает коварство, одного преисполняет гордыней, другого сводит с пути хитроумными уловками, третьего растлевает прелюбодеянием, иного погубляет человекоубийством. Этими-то орудиями зла он нежданно уловляет людей и увлекает за собой в преисподнюю. Святой же Сигфрид, когда до него дошла весть об убийстве его племянников и когда он узнал о причине их гибели, вознес превеликие хвалы Господу, который через венец мученичества вырвал их из нечистот сего мира и предназначил им путь к Себе, даровав им прекраснейшую смерть от пролития крови их. Итак, исповедник Христов, немало болея душой о препорученных его заботе овцах, лишившихся всякого наставления и утешения, решает ускорить свое возвращение, чтобы наконец увидить их и утешить. И вот, получив от короля дозволение и объяснив ему причину отъезда, Сигфрид повелевает своим спутникам готовить все необходимое в дорогу. А король, услыхав, сколь жестокая смерть постигла племянников святого мужа, крайне опечалился и послал туда вместе с человеком Божьим свою свиту, пообещав, что вскоре сам последует за ними, и сказав: «Пусть впереди пойдет Твое преосвященство вместе с твоими спутниками, и да приложите все старания, чтобы снова возродить свеженасаженную веру стада твоего[493] и вернуть все в прежнее состояние. Мы же, нимало не медля, отправимся вслед за тобою, искупим причиненное тебе бесчестие и, в соответствии с нашими законами и по принадлежащему нам праву суда[494], взыщем подобающее удовлетворение, и отомстим за жестокое убийство твоих племянников». Ибо король опасался, как бы человек Божий, движимый великим горем и смятением из-за убийства его родственников, не покинул преждевременно еще не стойкий в вере народ.

Когда, стало быть, святой Сигфрид вернулся в Вэренд, он обнаружил, что, как было сказано, его племянники умерли, а также узнал, что вся утварь, или же все предметы, оставленные им для богослужебных, равно как и для домашних нужд, полностью расхищены и утрачены[495], а народ нетверд в вере и уже почти отшел от нее. И все более и более скорбел он. Но вот, превозмогая скорбь трудами, он не спал ни днем, ни ночью, усердствуя в молитве, проповеди и наставлении. Он оплакивал отпадение одних, укреплял в вере других, обращал в нее третьих и воспитывал в них постоянство, он также ласково принимал тех, кто приходил креститься, а себя самого несгибаемо посвящал служению Господню. Одновременно святой муж неустанно молил Господа, чтобы по милости Своей он указал ему, где его племянники. И однажды ночью, выйдя из своего жилища, он проходил мимо озера, расположенного рядом с церковным кладбищем, и увидел на поверхности озера три светоча, горевшие ровным светом, подобно звездам, и плывшие по направлению к восточному берегу. Узрев сие, муж Господень, радостный, благославил Бога и быстро подбежал к озеру с восточной стороны. А как только эти светочи приблизились к берегу, муж Господень, скинув надетые на его ноги башмаки, вошел в воду и ринулся им навстречу. И понял святой Господень, что услыхал его Бог, и стал он превозносить достойными хвалами чудное и неизреченное милосердие Господа, который предназначил святых своих к заслуженному прославлению как на небе, так и на земле. Итак, когда человек Божий подошел поближе, чтобы скорее насытить жажду сердца своего, свет, который прежде явился его очам, исчез. Он же без капли сомнения продолжал искать и тщательно все обследовать, пока наконец не обнаружил деревянную кадку (situla lignea) с тремя головами, привязанную к огромному камню. Он поднял ее, перенес на берег, сел, вынул головы и прижал их к груди. В неизбывной скорби и глубоком человеческом горе он сказал им: «Господу отмщение!». И тот же час голова одного из племянников заговорила и произнесла: «Свершится!». А другая сказала: «Когда ж?». Третья на это ответила: «Из рода в роды». Головы же их выглядели свежими и нетронутыми тлением, как если бы их только что отсекли от тела. О дивная сила Божия! О повсюду восславляемая мощь Его! О всем и во всем хвалимое Его милосердие! Коль великой радостью удостоил он исповедника Своего, ибо свидетельством стольких чудес явил Он, как драгоценна пред очами Господа смерть святых его. Снисходил с неба свет и сиял внутри высокого водоворота, не страшась бурных ветров меж крутящихся вод, меж неистовавшими волнами вздымалась огромная скала, бесчувственные уста мертвых голов вещали дивными голосами, движением языка и последовательным произнесением слов четко и внятно выражая смысл. И кто, услыхав о подобном, не изумится? Кто не обезъязычит? Итак, муж Господень, воспламенившись от сих чудес и милосердия Божия, укрепившись в вере во Господа, сделался еще тверже в силе Божьей и изо дня в день прочнее прилеплялся ко Господу: после того как он поместил у себя в достойном месте святые головы своих племянников, он усердно подвижничал бдениями, постами и неустанными молитвами, уничижая себя самого, и ежедневно возносил благодарности всемогущему Господу.

Тем временем король Швеции Олав, о котором мы говорили выше, собрав войско, прибыл в Вэренд с сильным отрядом. Он наказал справедливой карой убийц, или же заговорщиков, которые зверски зарубили святых людей. Жители же области, узнав о приговоре, вынесенном королем преступникам, испугались, и вселился трепет в сердца слышавших. Они стремились уменьшить праведно бушевавший гнев короля, и он наложил на них пеню серебром и золотом, а именно тройную виру за каждого из убитых. И вот, собрав деньги, король назначает народное собрание, и там при всех высыпают всю названную сумму. И призвав мужа Господня, король обращается к нему с такими словами: «Нам известно, о угодник Божий, что Твоему преосвященству было нанесено тяжкое оскорбление – убили твоих племянников. Так да послужит тому, чтобы искупить совершенное против тебя преступление и восстановить твою попранную честь, большая груда сего желтого металла». На это человек Божий ответил: «Нам известно, о благородный король, и известно доподлинно, что этим поступком было нанесено немалое оскорбление величию Божию, а наше-то оскорбление мы легко можем позабыть. И поскольку тебе, о король, больше всех пристало иметь сокровища – золото и серебро, пусть сие послужит тебе и чести твоей, ты же, во имя Го спода, уступи твои владения, Хоф и Чюрбю, которые ты имеешь в твоем королевском владении, в вечное пользование святой церкви». Услышав его убедительную просьбу, король охотно пошел навстречу его желанию и своей властью навеки утвердил за церковью Векшё те владения, которые просил человек Божий. После этого муж Господень прибег к привычному своему оружию: молитвами и слезами приносил он себя, как сладостное курение, в жертву Господу и препоручал Богу доверенное ему стадо. Ибо он обошел все области Швеции, проповедуя, крестя и обращая народ в веру Христову, а тех, кого напитывал верой, увещевал святыми увещаниями, чтобы они оставались прочны в ней – да получат от Господа воздаяние вечное. Ибо он строил церкви, поставлял клириков и наказывал им проповедью и крещением привлекать народ ко Господу. И вот, после того как он приобрел в тех областях для Бога великое множество верующих, возвратился он в свою церковь, построенную им в Вэренде. И там, как верный и благоразумный раб, с верой в душе принес он Господу своему полученный им талант[496]. И долго жил он там, служа Господу в святости и смирении, и в доброй старости счастливо отошел к Богу, которому всегда верно служил. И был погребен в том же самом месте, в котором он, по воле Божьей, избрал себе пристанище.