"Юлия Шмуклер. Уходим из России (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Да, надо было ехать, мотать, покуда не закрыли эту лазейку, и жена с
неистовостью помешанной осаждала начальников, требуя разрешения, и одного
генерала захватила в туалете. Сергей чувствовал, что по иронии судьбы
именно их должны были вот-вот выплюнуть, хотя настоящих сионистов травили,
как диких зверей, а в маленьких городах сажали. Начиналась весна,
последняя в России. Он старался запомнить погоду, ветер, запахи, туманные
деревья, завывания котов перед пронзительными их оргиями, холодные ночи,
Большую Медведицу. Они с Геней больше не сопротивлялись судьбе; обреченно,
выплакавшись, шли они навстречу року, держась за руки, чтобы не так
страшно было, и не было больше смеха на их тайных свиданиях, и не было
слез - какое-то новое, глубокое, безысходно-светлое чувство пронизывало их
до дна, и они знали, что так останется навеки, что бы ни случилось с ними.
Они прожили вместе большую жизнь - осень, зиму, весну; они оба изменились,
несли отпечаток друг друга, и, хотя и не обещая, им выдали полную долю
счастья - а больше никак, ни по каким нормам не полагалось.
Он заранее разработал программу, что они будут делать по получении
разрешения; он уходил из дому, Геня бросала на десять дней работу -
всего-то давали десять дней - и они жили у Вали, вели домашнее хозяйство,
и десять ночей спали вместе.
Он заранее договорился с Валей, что тот поможет жене с визой,
справками, таможней - и они с Геней тоже должны были ездить, но вдвоем, а
сын шел жить по знакомым, кто брал. Сергей даже занял денег специально на
этот период, накупил консервов, картошки, два кило луку. Он хлопотал над
этими последними днями, как курица над яйцами, и всё-таки, когда они
грянули, когда жена влетела, не дыша, и он увидел в её остановившихся
глазах - "разрешили!", он паникнул, побежал зачем-то к Гене на работу, и
долго ждал у проходной, забыв, что можно позвонить.
И вот что странно, они так много плакали осенью, в предвидении этого
момента, а теперь слез не было, они умирали в полном сознании,
уславливаясь, как будут писать друг другу, даже обсуждая Генины
эксперименты - как будто жизнь после его отъезда должна была продолжаться,
будто они и не знали, что конец близок. Ночами он старался запомнить, как
Геня спит, совершенно измотанная беготней по его делам; сам он спал три,
четыре часа в сутки, тяжелым, неосвежающим сном беды, и утром, под грохот
будильника, первым движением протягивал руку - убедиться, что Геня рядом.
И он, наконец, настал, этот последний день, которого они так боялись.
Была поездка на аэродром, в Шереметьево, был последний юный лесок, который
они прошли от машины к таможне, была очередь на проверку багажа, и евреи
перекорялись, кого будут обыскивать раньше. Сергей держал Геню за руку, и
когда стали впускать жену с сыном - строго по визам, сличая фотографии -
сделал попытку провести ее за своей спиной, и, конечно, неудачно, как все,
что он когда-либо делал. Ее задержали, выставили обратно, и он даже не
успел поцеловать ее. Вот так, оказывается, это должно было произойти -
раз, и готово.
И как во сне, он прошел за перегородку, где ещё раз проверили
фотографии, и их начали шмонать, перерывать чемоданы, которые открывала
суетящаяся жена, а он послушно закрывал, когда сказано было. В нем все
время билась какая-то мысль, что надо подойти, сказать, чтоб впустили
Геню, что нельзя же так - но кругом были люди в формах, к ним он не мог
обратиться.