"Юлия Шмуклер. Последний нонешний денечек (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

хороша - лезла на неприятности.
Раз как-то ехали они с Раей Гликман из Дома Звукозаписи, где давали
"Фауста" в исполнении французов. Всю оперу Женька проревела - жалко было
Маргариту - и сморкалась в оба носовых платка, свой и Раин. На обратном
пути, стоя с Раей в хвосте автобуса, где их потряхивало и подбрасывало -
остальная публика сидела - она ещё срывающимся, придушенным голосом
излагала Рае свои литературно-музыкальные мысли:
- Этот Фауст болван самовлюбленный, понимаешь? Все испортил, бросил
ее... Вот так разные гады убивают порядочных людей. А когда он приходит к
ней в пятом акте, она уже сидит на соломе... И что же она ему говорит?
"Умереть за тебя".
После всего, что было, она ему говорит... Нет, это просто невозможно...
Из Женьки опять потекли слезы. Рая, упитанная, в рыжих веснушках,
сострадала Женьке, как могла, и не заметили они, как, покачиваясь на
кривых ногах, стоит рядом с ними подвыпивший гражданин в глубоко
надвинутой на голову кепке, под прямым углом отдавливающей уши - мода
такая была среди населения. И сказал гражданин громко, на весь автобус:
- Ах, жидовня, разговоры ведет! Мать мою отравили, а сами... Ах, убью,
сволочь... Ампулу ей в зуб ввинтили...
Женька глядела на него, раскрыв глаза, - и кто-то в ней захохотал во
все горло над нелепостью её слез по Маргарите, а Рая вся побледнела, и
никто в автобусе не сказал ни слова. Пьяный полез на них, дыша сивухой, и
хотел смять Раино лицо своей пятерней - и тогда Женька кинулась на него,
рыдая, и лупила кулаками, не видя куда, пока автобус не остановился, пока
они не выбежали через заднюю дверь в холодную, темную ночь, и автобус, с
сидящим на полу пьяным, не уплыл дальше, сияя, как бальная зала.
На следующий день Рая Гликман в школу не пришла, а Женька впервые
холодным, внимательным взглядом посмотрела вокруг - кто же всё-таки живет
рядом с ней, с Раей? Если будет погром, кто пойдет?
Была как раз подходящая минута осматриваться - шло комсомольское
собрание.
Обсуждался распад империалистической системы. Лизочка Перловская, с
вострыми глазками, вострым подбородком, бойко излагала передовую, пророча
полную и быструю победу коммунизма. Настоящая её фамилия была не то
Цукеркопф, не то Цукеркнопфер - в общем, что-то длинное и неприличное.
Отец Лизочки, окончив институт, поехал в командировку, и там, в гостинице,
в течение суток женился на некой блондинке, польке по национальности.
Цукеркнопфы, отец и мать, приняли невестку как родную; она же, родив
дочку, вскорости убежала - потому как была профессиональная воровка и
использовала молодого Цукеркнопфа только для отдыха.
Молодой Цукеркнопф больше не женился, в первый же день войны ушел на
фронт и его сразу же убили. Такой уж он был невезучий, молодой Цукеркнопф.
Лизочку воспитали старики, любили, как умели, но она тяготилась ими,
целовала только за обновку, а когда целовали они - утиралась. В
шестнадцать лет Лизочка пошла и записалась в польки, и фамилию взяла
матери. Носик, правда, у нее остался еврейский, но после окончания школы
было запланировано идти в Институт красоты, резать кончик. После обрезания
намечалось замужество. Лизочка говорила, что скорее умрет, чем выйдет
замуж за еврея; они все противные какие-то, слабосильные.
К сожалению, Лизочка говорила не на эти интересные темы, поэтому никто