"Юлия Шмуклер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

Большая палата с тесными рядами кроватей была залита жарким
электрическим светом и набита роженицами и врачами в белых халатах. Рожали
шумно, с криком и как бы даже со свистом. Рожать - означало лежать на
кровати, задрав одеяло и выставив голые ноги - что было одновременно
бесстыдно и смешно - и кричать. Все вместе немного напоминало баню. Здесь
женщины должны были терпеть до последнего момента, а потом их вели через
коридор, в собственно родилку, где принимали детей.
Кричали вещи глупые и несуразные, про которые и не поверишь никогда.
Одна, молодая и полная, с черной косой, откинув белую ногу, кричала в
потолок:
"Ой, мамочка, мамочка! Помирает твоя Тамарочка". Внимания на это никто
особенно не обращал. Наверное, это был некий ритуал - кричать про мамочку.
Чтобы подошли, нужно было что-нибудь пооригинальнее - про папочку,
например. Женька смотрела на Тамарочку во все глаза, благо кровать стояла
против двери. Сама она еще дома решила, что кричать не будет, и теперь для
нее очень важно было - как кричат, и почему.
Тамарочка смолкла, встретилась глазами с Женькой, улыбнулась смущенно.
"Как прихватит, - сказала она, - так и не знаешь, чего кричишь". Она еще
мирно полежала, отдыхая, потом опять завела в сторону ногу и взвыла: "Ой,
мамочка!".
Крики прокатывались по палате волнами - одна какая-нибудь начинала,
другая подхватывала, после чего шла массовая истерика. Тогда врачи сами
начинали орать: "Женщины, как вам не стыдно! Собственным детям вредите!".
Дети задыхались, когда матери кричали. Следовало лежать тихо и дышать
глубоко, чтобы по пуповине непрерывно поступал кислород, и ребенок, мучаясь,
все же мог лезть и протискиваться дальше.
За состоянием детей следили студенты: симпатичные девочки, мальчики с
усиками и два негра. Они подходили к роженице, поднимали рубаху, открывая
несуразный, четырехугольный живот, и прикладывались к стетоскопу. Мальчики
ходили по одному, девочки - для уверенности - по двое. Негры тоже ходили
парой, тихо переговариваясь на своем языке во время осмотра. В глаза
женщинам они не глядели; в глазах было очень сложно: отвращение, стыд,
ненависть. Одна, постарше, смотреться не далась, злобно плюнула вслед и
обозвала. Негры удалились тихо, не поднимая глаз;
тоже между собой поговорили. Ходить по одному им было бы труднее.
Внезапно женщина справа от Женьки, заслоненная белыми спинами, забилась
в таком диком, захлебывающемся визге, что у Женьки сердце остановилось. Это
было всерьез. Толпа расступилась - Женька мельком увидела смуглое,
совершенно голое тело с большими продолговатыми грудями - и женщину
провезли мимо нее, прямо в кровати; студенты повалили за ней, как адская
свита - смотреть, что надо делать в подобных случаях.
В палате сразу стало просторно и тихо. "А, еще пригнали, - сказала
Женьке пожилая акушерка, добрая на вид. - Ну, иди, ложись... сюда, что ли".
Женька чувствуя себя козой безрогой, пробралась в последний ряд, к окну;
одернула рубашонку, легла во влажные простыни. Она порадовалась тому, что
так много помогающих - и врачи, и студенты, и вот еще акушерка. Дома она
почему-то так представляла себе, что никого здесь не дозовешься, и придется
рожать, как на печке. А тут - хоть негра, да всегда позвать можно было.
Напротив висели круглые, как в школе, часы и показывали двенадцать
ровно. Илюшка, наверное, давно вернулся. Женька написала ему письмо и