"Юлия Шмуклер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

покорившись, махнув на себя рукой, она организовала аборт, в больнице с
обезболиванием - что, вообще говоря, было не так уж плохо, потому что
существовал ад, где баб драли живьем, без предварительной заморозки,
руководствуясь, в основном, по воплям, не протыкают ли кого насквозь.
И в назначенный день она встала ни свет, ни заря, вымылась тщательно
под душем, с сомнением поглядывая на свое желтоватое тело, и, собрав узелок
с трусиками поприличнее, постояла немного над сыном. Сын спал, гордо
повернув голову, как римский император - мокрый, небось, до ушей, но
сносящий бедствие достойно. Она его трогать не стала, а вместо этого
разбудила мужа, который оставался караулить младенца - и пока он зевал,
охал, чесал поросшую редким волосом грудь и пялил свои синеющие глаза (все
равно красивый, хоть убейся) - она подхватила узелок, вышла на знакомую
лестницу с мусорными ведрами у каждой двери, и медленно пошла вниз, на
ожидавшее ее судилище.
Абортницы стояли в глубине огромного гудящего зала перед приемным
покоем, небольшая серая очередь у окна. Кругом ходили, глядели на этих
блудниц презрительно-подозрительно разные приличные больные:
желтые, исхудалые печеночники-фарисеи, цвелые сердечники с супругами,
шушера-кожные. Имелась, безусловно, и праведница - как раз перед Вилей -
низенькая, толстая бульдожка в круглой фетровой шляпочке, которая даже в
очереди стояла не так, как все, а несколько боком, выступая, будто
желудечно-кишечная какая или партийная. Какая-то морда у нее была надутая да
недовольная, будто перед месткомом, на котором расстановка сил складывалась
в пользу враждующей группировки - и когда Виля задела ее случайно, то была
подарена таким злобным и негодующим взглядом, что аж поперхнулась своим
извинением. А членша еще повела плечами, освобождая себе плацдарм, встала
гордо - после чего Виле осталось только втянуть в себя живот и в тоске
завертеть шеей. Никакого выхода из создавшегося положения не было - и тогда
она представила себе членшина супруга, небольшого, угодливого, мягкого, как
зайчик - и как членша держит его обеими руками, одной - за карман с
зарплатой, а другой - еще за одно место, чтоб по сторонам блудливо не зекал
и соблюдал моральный кодекс; а он улыбается криво, лепечет "Нюрочка,
Нюрочка", а сам копит, копит стрихнин, и когда она отвлечется - он ей бух в
кисель, и готово, и поедут на похороны скорбные сотрудники в траурных
грузовиках с черной каймой на борту, с каменными лицами, подпрыгивая на
ухабах, и председатель месткома произнесет речь - "Товарищи! Сегодня мы
провожаем в последний путь..." - но тут членша зверски наступила ей на
ногу, как бы в доказательство того, что жива еще, и разом оборвала легкие
мечты.
И сейчас же их вызвали - "На аборт!", и привели сначала в обычную
канцелярию, где на каждую заполнили анкету, задавая самые щекотливые вопросы
- и про законный брак, и про который раз, и про сношения с мужем (то-то бы
печеночников сюда!), а потом перевели в обширную кафельную комнату, посреди
которой, как саркофаг, возвышалась ванна - но мыть не стали, а откуда-то
явилась, будто из преисподней, старуха-банщица, похожая на обезьяну, и ловко
орудуя тупой бритвой, в момент обрила их всех, нанеся каждой тяжелые
повреждения. Далее, отняли у них личные вещи и выдали в одни руки корявую
рубаху без завязок, коричневый халат без пуговиц и пару шлепанцев от
мужиков-покойников, после чего в таком виде провели промозглым, в мокрых
разводах двором, в то, другое здание, где должны были облегчать сию минуту