"Юлия Шмуклер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

ЛИАЗ, ласково посвечивающий ему передними фарами, будто говоря "привет,
начальник!", садился в кабину, чувствуя ее знакомый запах, ставил ноги на
педали - и ЛИАЗ плавно, волшебно начинал скользить к воротам, и вот он уже
стоял перед светофором, в строю блестящих, радостных автомобилей, на углу
Ленинского и Ломоносовского, и на зеленый свет они бешено мчались на третьей
скорости, к метро "Университет", так что только рессоры подбрасывали, и
дальше, по темным Раменкам, где на каждой остановке стояли граждане и
всматривались, ожидая его. И он объявлял в кулак остановки, железным
голосом, и снова трогался, жужжа сначала тихонько, а потом все исступленнее
и исступленнее, пока, наконец, не впав уже в совершенное неистовство, не
начинал высоко подпрыгивать на диване, мотая головой так, что она чуть не
отваливалась у него, и бабушка Ревекка Ефремовна, проходя мимо, бормотала:
"Господи, и когда это только кончится" - но он на нее внимания не обращал
- толстая, оливковая, неприятная старуха - и несся, как стрела, мигая,
сверкая, ослепляя огнями и подфарниками, полный властелин на своем высоком
сиденье, хозяин, крепко держащий руль и отвечающий за все.
И медленно он вплывал обратно в ворота, заканчивая день, заканчивая
рейс, и ставил ЛИАЗ в темное стойло, огладив на прощанье дымящийся бок, и
вразвалочку шел домой, благо близко было.
Дома уже ждала мама, любимая, хоть и усталая после работы; он обнимал
ее и целовал на уровне своего рта - в живот, а она его - в макушку, в
темные жесткие волосы. И пока он рассказывал ей, что по количеству воняния
Америка и Япония стоят на первом месте, она вела его, грязного, в ванну, и
купала там, и несла, тяжелого, розово-блестящего, в мохнатой простыне, и
вытирала и надевала ему ночную рубашку - не потому, что он сам не умел, а
потому, что так приятней было, и целовала на ночь, придвигая лежащие на
тумбочке рубиновые подфарники, найденные на помойке - и когда она уходила,
он еще некоторое время не спал, мучаясь счастьем, покуда не набегала
бутылочная волна сна.
В спокойные утра, если бывало подходящее настроение, а за окошком эдак
вяло падал снежок, он малевал что-нибудь для автобазы - по большей части
огромные, дрожащие от напряжения автомобили, с адскими кольцами выхлопных
газов у задних колес, или дома, косо летящие в пространство под флагами
вывесок, или вообще что-нибудь эдакое, клубящееся, красно-зелено-оранжевое,
немыслимо смелое и зверское. Постепенно возбуждаясь, он перекидывался на
стены и рисовал на обоях в коридоре человечков, дорожные знаки,
предупреждения:
"Не ездий юзом!", объявления "Прием от часу до двух. Спасибо.
Начальство", "Тормозная жидкость в свою посуду. Спасибо. Начальство",
"Модель Рабкина - тембикатор быстроходный!" Ниже, у самого пола, он, ползая
на четвереньках и выставив домовитый зад - колготки у него всегда были
заштопаны на коленках - примазывал пластилином таинственные служебные
бумажки, делал на некоторых пометки и старался раскрутить старые,
пожелтевшие предначертания. Мама, глядя на эту китайскую стену, приходила в
отчаяние, и то хотела ее разрушить - из педагогических соображений, чтоб
ребенок знал, как беречь чужой труд, то из педагогических же соображений
оставляла - все-таки человек клеил, старался. Желая направить талант сына в
нужное русло, она повела его в музей изобразительных искусств - но там он
одобрил только огнетушитель, около которого и остался, таращась восхищенно.
После ухода папы нянькам платить стало нечем, и Шурика записали в