"Юлия Шмуклер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

всеми моими передвижениями и телодвижениями. Видно было, что любовь трахнула
его по голове, хотя шансов у него не было никаких - во-первых, Гофман, а
во-вторых, когда он подходил поближе, у него в глазах светилось такое
меланхолическое собачье обожание, что я невольно свои глаза отводила - ибо
никак нельзя достойно ответить псу на его любовь, разве что лечь рядом с ним
на пол и целовать в сиреневую пасть, пока не заразишься эхинококками.
Он робко предложил начертить за меня злополучный крюк, на что я,
конечно, согласилась - и он сделал великолепный, как его собственные,
чертеж, с жирными обводными, изящными пунктирными, безупречным шрифтом на
белоснежной, настолько нетронутой бумаге, будто сама муза черчения подошла и
дунула чертежом, а не Витька, изогнув свое кошачье тело, часами корпел над
ним, подкладывая под локти газеты. Чертежник принял лист, вздыхая -
ситуация была ясна ему совершенно - ив знак презрения только пожевал
губами, не удостоив ни словом.
Нечего и говорить, что за крюком последовали мрачная болванка в трех
измерениях, затем некая
.вещь, состоящая из дыры с фестончиками, и много чего еще - я уж и
внимания не обращала, что там "у нас по плану, а Витька был счастлив, спасая
любимое существо посредством любимого предмета, и каждый день провожал меня
домой, вернее, в темное > наше парадное. Мы шли, и он молчал, а я говорила,
плела ему разные байки, от Шекспира до Конан-Дойля, и он так удивленно
слушал, поднимая брови, и на его чутком лице немедленно все отражалось, что
он там подумал и как отнесся - но сам он больше молчал, не обладая
словесным даром, и изъяснялся односложно. И почти никогда не произносил
фраз, начинающихся с "я" - так что по сравнению с гражданами, непрерывно
сующими вам свое жирное "я", как котлету в руку, Витька находился на другом,
редко посещаемом полюсе: он вообще как бы не существовал для себя, в
качестве объекта второстепенного, незначительного - и если и ходил за мной
повсюду, то не потому, что хотел чего-то хорошего для себя, а просто
неведомая сила велела ему ходить, вот он и ходил.
И каждый день он покупал мне подарок: то плюшевого мишку, то шоколадку,
то нужную книгу - и прощаясь, вынимал его из старенького чемоданчика, с
какими ходили после войны, когда портфелей близко не видали, и протягивал
мне с искательной улыбкой. Не взять было невозможно - он смотрел так
испуганно, будто соображал, что купи он мячик вместо мишки, все обошлось бы;
но и брать было никак нельзя - два пятьдесят, рубль, три рубля - он просто
терроризировал меня этими ценами, каждой из которых хватило бы на его
дневное пропитание, и я уже опасалась, что он убивает или ворует - а что он
не \ ест и ходит в тряпье, и так было видно.
Х И я стала уверять его, что очень хорошо к нему 1 отношусь, просто
замечательно - только не надо мне ' ничего покупать, и в качестве
доказательства разре-1 шила держать меня за руку и целовать в щеку, что ' в
наш развращенный век выглядело до того глупо
- и по-детски, что скоро я, смеясь, подставила ему губы
- и напрасно. Подлинная страсть, которой он был охвачен, затаенный
взор, холодные губы - это был поцелуй такой жгучей сладости, что я только
глаза вытаращила, удивляясь, откуда что берется, а он, как умирающий,
прижимал меня к своему серенькому пиджачку, пахнувшему химчисткой, и
бормотал: "выходи за меня замуж, а? ну, выходи... выходи...".
И через некоторое время - мы целовались каждый день - он уже