"Юлия Шмуклер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

выражение. Директор именовался не директор, как у людей, а - начальник, и
ему полагалось писать рапорт; зато студенты так и оставались студентами,
хотя их истинная сущность лучше всего выражалась словами "потомственный
железнодорожник": все они происходили из глубинки, из железнодорожных семей,
гордившихся своим идиотизмом, и жили в общежитии, где пили неумело, блюя
после каждой пьянки, и учились в преферанс, незнакомый их отцам, стучащим в
козла.
Науки, даже железнодорожные, давались им с великим трудом, и они с
недоверием взирали, как я шикарно сдаю экзамены, потратив последнюю ночь на
подготовку - кошмарную ночь, полную глубочайшего отвращения и
самовоспитания, когда следовало все-таки разобраться в этих контактных сетях
и рубильниках, прежде чем идти на судилище. И выйдя оттуда, я изо всех сил
трясла головой, чтобы полученные сведения скорей забывались, и они с
шорохом, как тараканы, начинали расползаться во всех направлениях, так что к
вечеру я уже возвращалась в первобытное состояние и шла на концерт, где сидя
на ступеньках, между ногами и над головой таких же, как я, безбилетников,
пронизывала свой организм музыкой, подрагивая, как проводник с током в
магнитном поле.
Единственным предметом, в котором проявлялась моя неполноценность, было
черчение - шрифты эти разные, проекты, эскизы, детали машин. Те жалкие
линии, которые выезжали из-под моего рейсфедера, заставляли нашего
чертежника, который мне нравился, потому что ходил не в форме, а в сатиновом
мятом халате, высоко поднимать брови и глядеть на меня, как на вошь,
ползающую по интеллигентной даме. "Зачем вы пошли сюда?" - спросил он меня
однажды, ибо ему, по-видимому, было ясно, что я не собираюсь лихо водить
электровоз, поглядывая из окошечка на жезл начальника станции, а может быть,
даже не собираюсь проектировать освещение на подстанциях, две лампочки туда,
три сюда - работа непыльная и выгодная, мечта распределяющегося.
"Да ладно вам, - хотелось мне сказать ему, - не знаете, что ли", -
но вместо этого я, конечно, пробормотала, что вот, очень любила физику, но
раз не вышло, не все ли равно, железнодорожный или сталеварейный.
Он глубокомысленно покачал головой, осуждая, а я, чувствуя, что
дальнейшие объяснения вредны, и помня, что в Ленинке меня ждет "Что такое
жизнь с точки зрения физики" Шредингера, откланялась как могла мирнее, и
побежала в мой любимый общий зал, где столько вечеров провела под зелеными
абажурами.
И, закончив книжку, я, чтобы сделать этот замечательный день поистине
незабываемым, купила на улице большую дорогую плитку шоколада "Слава" и
сожрала ее целиком, в один присест, стоя на набережной, против стройной
Румянцевской библиотеки - ветер с реки, плитка шоколада в руке, опьянение
от множества потрясающих и таких простых мыслей большого ученого, и надежда,
что может я, тоже, когда-нибудь, что-нибудь, хоть маленькое...
Надеяться, вообще говоря, было не на что: ни в одной из тех книжек с
завлекательными научными названиями, которые я во множестве покупала, я не
понимала ни звука - если не считать внезапных прояснений, когда все вдруг
оживало и как бы кивало мне со страницы - но тут же закрывалось опять, и я
убеждалась, что судьба правильно определила меня в железнодорожную клоаку,
сидеть мне в ней не пересидеть. Надо было плюнуть на эти слюнявые мечты,
примириться, не терзать себя понапрасну - я же, непоследовательно, с
ненормальным упорством, ездила вечерами в университет, на Ленинские горы,