"Прот.Александр Шмеман. Дневники " - читать интересную книгу автора

22

себе уже и "литературоведами". Они [готовят] свои стихи так, чтобы о
них почти сразу можно было написать дурацкую американскую диссератацию.
Мироощущение Чиннова не изменилось ни на йоту: бессмыслица жизни в свете
(или тьме) смерти, ирония, подшучивание над всем и т.д. Но раньше это
звучало органично, убедительно. Теперь: "Смотрите, как я ловко и умело это
делаю". Однако несколько несомненных удач. Например, на смерть Адамовича:
"Душехранилище хоронят..."

Сегодня думал (после разговора с Л. о росте цен, налогах и т.д.) о том
действительно поразительном пророчестве, что находим у русских. Достоевский
не только предсказал, но подлинно явил суть "бесов", завладевших западной
душой. Хомяков предсказал крах западного христианства. Федоров предсказал и
определил суть и механизм, злую сущность западной "экономики". Поразительно.

Вторник, 10 апреля 1973

Проглядывал, подчитывал "Свиток" Ульянова и "Русскую литературу за
рубежом" Полторацкого. В связи с этим - мысли об эмиграции. Она, в
сущности, - моя настоящая родина. Но в Америке - это был правильный
инстинкт - нужно было уходить от нее и из нее, спасаться от заражения
трупным ядом. Во Франции она просто умирает, и не без достоинства. Здесь она
гниет. Там останется ее идеальный образ. Здесь - карикатура. Там была
высокая печаль, хотя бы у некоторых, у лучших, у ведущих. Здесь - злость и
"карьера"...

Хотелось бы когда-нибудь стать совсем свободным и написать о том, как
постепенно проявлялась в моем сознании Россия через "негатив" эмиграции.
Сначала только и всецело семья - и потому никакого чувства изгнания,
бездомности. Россия была в Эстонии, затем - один год - в Сербии; дедушка и
бабушка Шишковы-Сеняк, первые впечатления церковные: незабываемое
воспоминание о мефимонах1 в русской церкви в Белграде. Ранний Париж. Обо
всем этом вспоминаю, как вспоминают эмигранты о летних вечерах на веранде
какой-нибудь усадьбы в России. Та же прочность быта, семьи, праздников,
каникул... Эта Россия - язык, быт, родство, ритм.

Затем - корпус, может быть самые важные пять лет всей моей жизни
(девять-пятнадцать, 1930-1938 . Прививка "эмигрантства" как высокой
трагедии, как трагического "избранства". Славная, поразительная,
единственная Россия, Россия христолюбивого воинства, "распятая на кресте
дьявольскими большевиками". Влюбленность в ту Россию. Другой не было, быть
не может. Ее нужно спасти и воскресить. Другой цели у жизни нет. Чтения ген.
Римского-Корсакова: Денис Давыдов, Аустерлиц, Бородино. "Под шум дубов"2 - и
т.д. Мы - дети гвардейских офицеров. "В Ново-Димитриевской снегом занесены,
мокрые, скованы льдом. Шли мы безропотно, дралися весело, грелись холодным
штыком..."3.