"Николай Шмелев. Пашков дом" - читать интересную книгу автора

он, и она уже были взрослые люди, и то, что рано или поздно должно было
произойти, произошло - на даче, у кого-то из его товарищей, когда хозяин и
другие гости ушли купаться на пруд, оставив их ненадолго одних. Но ту,
первую их такую встречу, по правде говоря, не хочется даже и вспоминать - до
того это все было бестолково, вернее, он был бестолков, неловок, неумел.
Даже сейчас он краснел, вспоминая себя в тот день - свои дрожащие руки,
суетливые, судорожные движения, торопливость, пот на лице, и ее улыбку
потом, и этот мягкий снисходительный жест, которым она, взъерошив его
волосы, чуть отстранила его от себя: ничего, все хорошо, не надо
расстраиваться, одевайся, скоро они придут...
По-настоящему их близость началась не тогда, а позже, уже зимой, когда
ее соседки по комнате разъехались на каникулы по домам и она осталась в ней
одна. Был, как сейчас помнится, стылый морозный вечер, он стоял в тамбуре
электрички, курил и смотрел на пролетавшие мимо огни пакгаузов, дома,
придвинувшиеся вплотную к железнодорожному полотну, деревья в снегу, тускло
освещенные платформы, столбы, рельсы, провода... Вслед за вагоном высоко в
небе, перепрыгивая через рваные лохмотья туч, бежала луна. Снег по откосам
синел, иногда, на переездах, в глаза упирались фары какого-нибудь грузовика,
застывшего там, перед шлагбаумом, потом опять начинались темь, синий снег,
овраги, луна... Леля ждала его у себя, он сказал дома, что уезжает за город,
на несколько дней, может быть, недели на две.
В городе погода была в тот вечер тихая, но здесь, на Левобережной,
мело. Когда он шел по занесенной снегом тропинке к общежитию, лес шумел и
волновался у него над головой, сосны скрипели, вершины их раскачивались на
ветру, и на спину ему и плечи сыпалась мелкая снежная пыль...
Без пропуска в общежитие проникнуть было нельзя, и он долго топтался в
снегу, с обратной стороны здания, у пожарной лестницы, дожидаясь, пока,
согласно уговору, сверху, из ее окна, ему не подадут какой-нибудь знак.
Наконец шторы в ближайшем к лестнице окне на четвертом этаже раздвинулись, и
в пятне света, брызнувшего оттуда, возникла Лелина голова. Увидев его внизу,
Леля с треском высадила обе половинки рамы и, свесившись вниз, замахала
рукой. Он подпрыгнул, ухватился ладонями за липкую, обжигающую металлом
нижнюю перекладину лестницы, подтянулся на руках, потом уцепился за
следующую перекладину, потом за следующую, пристроил одно колено, другое,
еще подтянулся, встал - и через несколько секунд оказался наверху, вровень с
ее окном. Но этого было мало: окно было больше чем в метре от лестницы, он
мог дотянуться рукой до подоконника, но ноги - как же ноги? Хоть бы
какой-нибудь выступ, щербинка - нет, стена, ровная как стол. Поколебавшись
мгновение, он резко, рывком бросил левую руку и тело вперед, схватился за
внутренний выступ подоконника, повис, но... Если бы она в ту же долю секунды
не вцепилась обеими руками в воротник его пальто, не откинулась назад и,
падая, не потащила его на себя... Черт знает что, от каких же все-таки
пустяков зависит иной раз человеческая жизнь...
Эти десять-двенадцать дней, что они прожили вместе, одни, за наглухо
запертыми дверями ее комнаты, остались, пожалуй, самым ярким воспоминанием
на всю его жизнь... Как нежна, как ласкова была она, как, оказывается, легко
было понять друг друга, если ничто - ни страх, ни заботы, ни необходимость
оглядываться на часы - не висело над головой, какой опустошающей и вместе с
тем неистощимой, не знающей ни усталости, ни сна могла быть страсть...
Часами она лежала у него на плече, на голой руке, перебирала, гладила его