"Николай Шмелев. Последний этаж" - читать интересную книгу автора

обычный рабочий день,- закрыла наконец за собой дверь, он выложил из кармана
вчетверо сложенный лист бумаги, положил его перед собой и, твердо, ясно
глядя мне в глаза, сказал:
- Георгий Михалыч, ты меня знаешь, я не люблю петлять вокруг да около.
По мне лучше нож, лучше сразу проткнуть нарыв, чем мучиться со всякими
припарками, от которых все равно никакого толку... Один раз я тебе спас
жизнь? Надеюсь, ты не станешь такое отрицать?.. Только получается, что на
этом не кончилось... Приходится, вижу, и в другой раз тебя спасать... На,
прочти. Это копия. Предупреждаю, что оригинал уже запечатан в конверт и
лежит у меня в сейфе...
Ничего не понимая, я развернул протянутый мне лист. В углу было
напечатано: "Районному уполномоченному..." Ниже шел текст: "Считаю своим
гражданским долгом довести до Вашего сведения, что в нашем районе мною
обнаружены факты вражеской контрреволюционной пропаганды..." Дальше шла моя
фамилия и прочие данные обо мне, сообщалось, что рукопись у меня изъята, что
в настоящее время она находится у нижеподписавшегося и может быть
представлена, куда следует, в любой момент, а в качестве примера ее
вредительской направленности цитировалось то самое место, которое я уже
приводил здесь, включая и слова Пушкина. Внизу стояла полная подпись автора
докладной.
- Прочел? Чувствуешь, чем пахнет? - расставив локти и навалившись
грудью на стол, продолжал он нарочито прямо, не отрываясь, смотреть мне в
глаза.- Я тебе скажу... Не столько тебя... Мальчишку твоего и жену твою
жалко - им-то за что страдать?.. Ну, так вот... Мои условия следующие:
рукописи этой нет и никогда не было, место ей в печке, куда я сам ее и
засуну в ближайшие же дни, а конверт этот я на всякий случай еще подержу -
черт тебя знает, что ты еще выкинешь... Когда отлежишься, придешь в себя,
поймешь, что я прав,- как говорится, милости прошу к нашему шалашу, я с
тобой ссориться не намерен... Тем более из-за такой чепухи...
Комната, он, окно - все закачалось, поплыло у меня перед глазами:
сказал я что-нибудь или нет - не помню, и не помню, как я очутился у
портупеи, висевшей на стене... Помню только, что кобура никак не
поддавалась, не расстегивалась, пальцы мои дрожали - в ту же секунду
чудовищной силы удар чуть не перешиб мне руку у запястья...
- Не балуй, дурень. С пистолетом, сам знаешь, шутки плохи...-
миролюбиво, даже добродушно проворчал он, оттаскивая меня от стены к дивану:
он был на целую голову выше и намного крупнее меня. Потом он расстегнул
кобуру, вытащил из пистолета обойму и положил ее себе в карман. Уже
одевшись, в дверях, он еще раз повернулся ко мне:
- Будь здоров... И поберегись: с ума сойдешь - на меня не рассчитывай,
это не по моей части... Предупреждаю: конверт я сегодня же сдам на хранение
своему фельдшеру. Так что, если опять за пистолет схватишься, учти...
Потом... Что было потом? Помню белое, без кровинки лицо жены, сидящей
на диване, ее руки, зажатые в коленях, губы, почти беззвучно повторявшие
одно и то же: "как же так... как же так... так же не может быть...", помню
тиканье ходиков в простенке у двери... Помню острый, захватывающий дух холод
улицы, по которой я бежал, темноту, сугробы, тоненький серп луны над
головой, помню дерматиновую обивку на двери барака, где жил доктор, торчащую
из нее паклю, ожог на пальцах - я схватился за дверную ручку голой рукой,
клубы кислого пара из коммунальной кухни в конце коридора, фигуру доктора в