"Иван Шмелев. Пути небесные (часть 2)" - читать интересную книгу автора

Даринька проснулась в высокой, красивой комнате, в "золотых покоях",-
они занимали три комнаты, по-царски,- и увидала на мраморной колонке букет
магнолий, редких и для Москвы цветов. Повсюду, на столиках и этажерках, были
розы. Виктор Алексеевич окликнул из-за бархатной занавески: "Можно?" - и,
получив певучее: "Да-a-a!.." - вошел, совсем готовый, в свежем кителе, с
фарфоровой чашкой на серебряном подносе, и она услыхала запах шоколада.
Взяла его руку и закрыла себе глаза.
- Ты милый...- шепнула она, водя рукой по глазам.
Он слышал, как щекочут ее ресницы. Подали отличный завтрак: горячий
филипповский калач, икру, швейцарский сыр, всякие булочки, сухарики. Он
завтракал с нею у постели, просил не торопиться, отдохнуть получше. Она
корила себя: хотела проснуться рано, в Страстной к обедне, а скоро десять,-
"Москва эта сумбурная".
Виктору Алексеевичу надо было получить сибирские деньги, заехать к
адвокату, покупки разные, и самое приятное - порадовать Дариньку
"сюрпризом". Они вышли вместе.
- Как же это...- досадуя, сказал он, увидев у проехавшей дамы кружевной
зонтик,- у тебя нет летнего зонтика!
Усадил Дариньку в шикарную коляску, заказанную накануне, и пожалел, что
не вместе едут, приходится торопиться, что в два дня сделаешь!
- Будоражная эта Москва... в Уютове сколько бы переделали за утро!..-
вздохнула Даринька.
Он сказал: "Милая, мы же кутим!" - и увидал радостно-детский взгляд.
- Как тогда?..
Москва оживляла в обоих первые дни их жизни. Он просил не
задерживаться, сегодня обедают в "Эрмитаже".
- Не отпускай коляску!..- крикнул он с лихача. Даринька любовалась на
магазины и думала: "Этот московский омут, больше не поеду". Все, что
мелькало и манило, было только случайное, в ее воле: была теперь верная
пристань, Уютово. А этот соблазн - грешки. Поймала себя на помысле: было
приятно катить в коляске, видеть, что многие смотрят на нее.
Было к одиннадцати, обедня в Страстном кончилась, будний день. Под
святыми воротами сидела незнакомая старушка. Даринька попросила вызвать
привратницу. Старушка позвонила в "сторожевой". Пришла незнакомая белица и
сказала, что собор заперли, просила обождать иеромонаха у часовни. На лице
Даринькн была вуалька, старичок не узнал ее. Не признала и послушница
Степанида-рябая, шутница. Дариньке вспомнилась песенка про нее: "Степанида
рыло мыла, мыло пальмово хвалила"; она опомнилась и закрестилась. Стояла всю
панихиду на коленях, взывала мысленно к матушке. Служили и на могилке
Виринеи-прозорливой. Старичку дала два рубля, и он поклонился ей
низко-низко. Дала полтинник смешливой Степаниде, та ахнула. Посидела на
матушкиной могилке, вспоминала. Радовалась уходу: свежая трава, цветы, какие
георгины! - не место печали и воздыхания, а "вечный покой", сад Божий.
Припала и воззвала: "Не оставь сероглазую свою!" Не было прежней боли -
покой и грусть.
Шла келийной дорожкой, по цветнику, радовалась бархатно-пышным
георгинам: земные звезды, цветы духовные, темные, как церковное вино.
Присела на скамейку у цветника, скрывши лицо вуалью.
Был час покоя, полуденный. Тихо было в обители,- тихий свет. Не доходил