"Иван Шмелев. Пути небесные (часть 1)" - читать интересную книгу автора

и только. В отношении Тайны, или, как я теперь говорю благоговейно,-
Господа-Вседержителя. Вседержителя! Это вот прежнего моего, что я найти-то
тщился, занести на свои "скрижали",- Источника сил, из Которого истекает
Все. Я почувствовал, что ограблен, Вот подите же, кем-то ограблен! протест!
Я, окурок,- тогда-то! - не благоговею, а проклинаю, готов разодрать
сверкающее небо, будто оно ограбило. Не благодарю за то, что было мне
откровение,- было мне откровение, я знаю! - а плюю в это небо, до обморока
плюю. Теперь я понимаю, что и обморок мой случился не от чего-то, а от этого
"оскорбления", когда я в один микромиг постиг, что дальше - н е л ь з я,
конец. И почувствовал пустоту и тоску такую, будтo сердце мое сгорело и там,
в опаленной пустоте, только пепел пересыпается. Нет, не сердце сгорело:
сердце этой тоской горело, а сгорело вот это..,- показал он на лоб,-
чудеснейший инструмент, которым я постигал, силился постигать сверх - все.
После открывшегося ему комната показалась такой давящей, будто закрыли
его в гробу и ему не хватает воздуху. Он забегал по ней, как в клетке,
увидал синеющие кальки с путанными на них "путями неба", хотел сорвать со
стены и растоптать, и почувствовал приступ сердца - "будто бы раскаленными
тисками". Подумал: "Конец? не страшно".
Он не мог оставаться в комнате и выбежал на воздух. Была глубокая ночь,
час третий. Он пошел пустынными переулками. Под ногой лопались с хрустом
пленки подмерзших луж, булькало и журчало по канавкам. Пахло весной,
навозцем, отходившей в садах землей. Москва тогда освещалась плохо. Он
споткнулся на тумбочку, упал и ссадил об ледышки руку. "По земле-то не
умеешь ходить, а..." - с усмешкой подумал он и услыхал оклик извозчика:
"Нагулялись, барин... прикажите, доставлю... двугривенничек бы, чайку
попить". Голос извозчика его обрадовал. Он нашарил какую-то монету и дал
извозчику: "На, попей". И услыхал за собой; "А что ж не садитесь-то? Ну,
покорно благодарим". Это "покорно благодарим" будто теплом обвеяло.
На Тверском бульваре горели редкие фонари-масленки. Ни единой души не
попадалось. Он наткнулся на бульварную скамейку, присел и закурил.
Овладевшая им тоска не проходила. Все казалось ему никчемным, без выхода: то
были цели, а теперь вдруг открылось, что- ничего. Кончить?..- сказало в нем,
и ему показалось, что это выход, Так же, как в юности, в пору душевной
ломки, когда он решил "все пересмотреть критически", когда полюбил первой
любовью, и эта любовь его - девочка совсем - в три дня умерла от дифтерита.
И, как и тогда, он почувствовал облегчение: выход есть.

II


НА ПЕРЕПУТЬЕ


Мартовская ночь, потрясшая Виктора Алексеевича видением раскрывшегося
неба, стала для него о т к р о в е н и е м. Но постиг он это лишь по
прошествии долгих лет. А тогда, на Тверском бульваре, он был во мраке и
тоске невообразимой.
- Стыдно вспомнить,- рассказывал он,- что это "неба содроганье" лишь
скользнуло по мне... хлыстом. Какое там откровение! Просто хлестнули по
наболевшему месту - по пустоте, когда лопнуло мое "счастье". Вместо того,