"Андрей Валентинович Шмалько. Флегетон " - читать интересную книгу автора

сунул дневник в полевую сумку и взялся за "цейсс".
В общем, веселились мы рановато. Крышка котла была закручена, но в
самом котле бурлило вовсю. Не менее шести тысяч красных, сообразивших
наконец, что Яков Александрович опять их обставил, повернули назад и на
максимально возможной скорости ушли к Уйшуни, надеясь вырваться из Крыма. Их
было где-то вдвое больше, чем нас, и хотя артиллерию они уже успели бросить,
их было действительно много, умирать им не хотелось, а выжить они могли,
только вырвавшись из капкана.
Они шли не колонной, как мы поутру, и даже не цепью. Они валили валом -
громадной толпой, увязая в грязи, падая и снова двигаясь прямо на наши
пулеметы. Вообще-то говоря, подобная толпа - великолепная мишень, но в такой
ситуации это был единственно возможный шанс. Передние падали, но сзади
валили все новые и новые, и эта масса, достигнув наших окопов, неизбежно
смела бы нас и вырвалась бы на волю. Прямо над ними кружились несколько
наших аэропланов, но их огонь только подхлестывал эту ораву. Артиллерия дала
залп, и в людской каше образовалось несколько промоин, которые через
мгновенье вновь сомкнулись. Они уже были близко, и я мог рассмотреть лица.
Это было зрелище не из самых приятных, и я убрал свой "цейсс".
Почти тут же ударили пулеметы первой роты, потом заговорили мои
"максимы" и "гочкисы". Дистанция была минимальная, и промахнуться было
практически невозможно. Первые ряды упали сразу, но тут же оказались под
ногами бегущих сзади. Пулеметы били, били длинными очередями, - очевидно, у
пулеметчиков начали сдавать нервы.
Я часто слышал, как поют идущие в атаку. Собственно, мы сами пели про
белую акацию, пели дроздовцы про черный "форд", да и красные часто
подбадривали себя "Интернационалом" господина Евгения Потье, а порою имели
наглость петь нашу же "Акацию" на свои хамские слова. Признаться, слушать,
когда поет враг, не особенно приятно. Для этого, вообще-то говоря, и поют,
сие было ведомо еще в древней Спарте. Но эта толпа не пела. Когда ударили
пулеметы, красные завыли, зарычали, заорали... Трудно передать, как это
звучало. Но звучало страшновато. Наверное, жажда жизни пробудила у них этот
допотопный первобытный ор. Так, вероятно, орали, когда шли на мамонта. Я
выдернул бинокль из футляра и заставил себя взглянуть поближе. Да, это было
страшно. Такие лица не бывают у людей, вернее сказать, у людей не должно
быть таких лиц... Толпа, топча мертвых и раненых, подкатывала все ближе, и
становилось ясно, что нам ее не удержать. Собственно, по мне, пусть себе
валили назад, но для этого им надо было убить нас. И тут нам с ними мириться
было не на чем.
Эти минуты под Уйшунью я вспоминаю всегда, когда в моем присутствии
господа умники начинают говорить о смысле Белого движения. Я тоже умею
произносить словечки вроде "братоубийство", "русская кровь" и прочего
подобного, но когда перед тобою орда, прущая, чтобы затоптать тебя и твоих
товарищей, у тебя есть только один путь - взять в руки винтовку системы
господина Мосина. Вот и все Белое движение в самом сжатом виде. Ну, а
касаемо "русской крови", я всегда отвечаю, что эта орда под Уйшунью не была
для меня ни русской, ни какой-либо иной, китайской, например. Это были
бизоны, мамонты, бездушная материя, желающая одного - смерти. Моей, поручика
Успенского, поручика Голуба, юного бой-скаута Мишриса и даже бывшего
краснопузого товарища Семенчука. И тут уж - кто кого. Кому фарт выйдет,
говоря словами все того же генерала Маркова.