"Йозеф Шкворецкой "Легенда Эмеке"" - читать интересную книгу автора

казалось, что нужно говорить о чем-то серьезном. Она была не из тех
девушек, к которым подходишь в кафе и говоришь: "Разрешите, девушка?" - а
потом, во время танца, о том, что хорошо играют, что у нее красивое платье
и какой у нее номер телефона; потом звонишь по этому телефону, и она либо
приходит, либо нет, а если приходит, идешь снова танцевать, и здесь уже не
нужно много говорить, все зависит от того, есть ли у тебя квартира, или
комната с отдельным входом, или, по крайней мере, квартирная хозяйка,
которая молчит, а если ничего этого нет, тогда - есть ли деньги на два
номера в гостинице. Нет, серьезная девушка, и где-то в глубине души у нее
таилась жизненная философия, и нужно было говорить об этой философии, и
только так к ней приблизиться, не иначе. Учитель, конечно, не понимал
этого и шумно болтал, сыпал вульгарностями, сальными штампами с танцулек,
остротами сельских и предмествых селадонов, чередовал и пробовал на ней
обороты и трюки, которые от девушки требуют точного ответа и конкретной
фразы, как между ксендзом и министрантом, - в извечном ритуале съема; она
же не подыгрывала его трафаретам, молчала, отвечая лишь ""Гей" или "Нет"
(она была венгеркой, не знала чешского, говорила на особой смеси
словацкого с венгерским и еще с каким-то цыганским или
прикарпатско-русским), и учитель быстро исчерпал все свои трюки и схемы,
замолчал, сорвал какой-то стебелек с обочины, сунул в рот и начал его
жевать, и так, измученный и молчаливый, шел с этой травинкой, торчавшей
изо рта прямо вперед. Тут дорогу нам перелетела большая стрекоза, и я
спросил у девушки, знает ли она, что когда-то на земле жили стрекозы с
размахом крыльев до трех четвертей метра. Она удивилась и ответила, что
этого, повидимому, не могло быть, а я начал говорить о третичном периоде и
мезозойской эре, о Дарвине, об эволюции мира, о слепом и необходимом
развитии природы, где сильные пожирают слабых, а живые существа родятся
для того, чтобы добывать пищу, плодить детенышей и умирать, и другого
смысла все это не имеет, и вообще, смысл - понятие человеческое, природа
же - абсолютный и строгий причинный nexus, а не яркая, осмысленная,
мистическая телеология. И тут она сказала, что я не прав, что природа
имеет смысл и жизнь. Какой? - спросил я, и она ответила: Бог. "Хватит уже
об этом, - вмешался учитель. - Барышня, не хотите ли пива? Жарко, как на
каникулах." Но она покачала головой, а я спросил: Вы верите в Бога? Верю,
- ответила она, но я сказал: - Бога нет. Было б хорошо, если бы он был,
но его нет. - Вы к нему еще не созрели, - ответила она. - Вы пока еще
физический человек, несоверщенный. Но однажды созреете. - Я атеист, -
сказал я ей. - Я тоже была атеисткой, но прозрела. Познала Истину. - Как
это случилось? - спросил я с иронией, поскольку она была стройна, как
балерина, а балерины ведь часто ходят в церковь, становятся на колени,
крестятся, но в Бога не верят, то есть не размышляют о нем, он для них -
как суеверие, точно так же они позволяют плюнуть на себя перед выходом на
сцену, перед тем, как насадить профессиональную улыбку и выбежать
миниатюрными шажками в лучи рефлекторов. - Когда вышла замуж, - ответила
она, а учитель, который до сих пор шагал все так же молча и жевал
травинку, пробудился от своей дурацкой спячки и спросил: "Вы замужем?" -
Нет, - ответила она. - Я вдова. Но когда-то была замужем и научилась
верить. - Ваш муж был верующим? - спросил я. Она качнула головой: -
Нет, он был очень физический, в нем ничего не было от духовного человека.
"Так вы - мололая вдова, да? - опять влез учитель. - А вышли бы снова