"Иосиф Самуилович Шкловский. Эшелон (журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

несколько десятков лет я встретил весьма представительную полную даму -
видного нашего индолога Тамару Филипповну Девяткину. Вспоминая подробности
этого забавного эпизода нашей далекой юности, мы много смеялись.
В эти годы я, как никогда много и успешно рисовал с натуры,
преимущественно портреты моих товарищей по общежитию. Увлекался новой для
меня техникой - сангиной и тушью. Сеансы обычно длились 40 минут, больше
натурщики не выдерживали. Я достиг своего пика в искусстве портрета как раз
в это время. Почти все портреты я раздал оригиналам. Кое-что осталось -
иногда я сам удивляюсь, как это я мог так рисовать - ведь никогда не учился!
В 1938 году я резко и навсегда бросил искусство, о чем никогда не жалел.
В комнатах общежития уровень идейно-воспитательной работы был особенно
низок. Мне запомнилось легкомысленное поведение моего товарища по комнате
Мишки Дьячкова. Толстоватый, неуклюжий и косоглазый, он был большим
театралом, одно время работал статистом в Малом театре, часто с убийственной
серьезностью декламировал нечто патетическое. Братва обычно помирала со
смеху. Никогда не забуду, как он, внезапно вскочив из-за стола, откинул
голову назад, и грозя кулаком висевшему на стене изрядно засиженному мухами
портрету Вождя, прошипел: "Ужо тебе, Иосиф Сталин!" Вот тут уже никто не
смеялся, а делали вид, что как бы ничего не слышали. Фюрера Мишка фамильярно
называл "Адольфом", а Лучшего Друга Студентов - "Иосифом". Временами он в
лицах изображал невероятно комические диалоги между ними, во многом
предвосхищая развитие событий в уже близкие судьбоносные годы. И еще
вспоминаю острую сцену. В то "веселое" время на крыше Ярославского вокзала
висели огромные красочные портреты всех пяти тогдашних маршалов Советского
Союза: Ворошилова, Буденного, Блюхера, Егорова и Тухачевского. Когда
"сгорал" очередной маршал, еще до публикации об этом в газетах его портрет
снимали с крыши вокзала. Учитывая низкий уровень тогдашней техники, это была
довольно сложная процедура, обычно длившаяся несколько часов. Снятие
портрета происходило на глазах у многих тысяч людей - ведь Комсомольская
площадь, "площадь трех вокзалов", самое многолюдное место столицы. И вот
однажды врывается в нашу комнату Мишка и буквально вопит: "Ребята! Счет три
два уже не в нашу пользу!" Оказывается, он видел, как с крыши Ярославского
вокзала снимали портрет Блюхера...
А ребята в своей массе были славные и абсолютно порядочные - стукачей у
нас было мало. Но они, конечно, были - и скоро мы это почувствовали в полной
мере. Один за другим стали исчезать кое-кто из наших товарищей. Мы же
продолжали резвиться, как уэллсовские элои солнечным днем. Морлоки ведь
работали ночью с помощью "воронков". Впрочем, исчезновение Коли Рачковского
произвело на меня тягостное впечатление - я кожей почувствовал, что
"чей-нибудь уж близок час". Колю мы прозвали Гоголем за поразительное
внешнее сходство с классиком литературы. Только ростом наш Коля был
покрупнее своего великого земляка. Он любил шахматы и украинскую литературу,
проникновенно читал "Кобзаря". Может быть, это и было причиной его гибели?
Украинский национализм ему, при наличии злой воли, ничего не стоило
приклеить!
В нашей двадцать пятой комнате ребята были как на подбор - веселые и
очень компанейские; помочь товарищу было нашей первой заповедью. Но в семье
не без урода: жил с нами один мерзкий тип, изрядно отравлявший наше
существование. Звали его Николай Макарович Зыков. Был он значительно старше
нас и, мягко выражаясь не блистал красотой. Очень низкий, изрытый глубокими